Первые сверкнувшие из-за гор лучи солнца на другой день осветили на крыше Зейнадина-эфенди всех участников совещания сидевшими на прежних местах в глубоком безмолвии. Отсутствовал только мулла, который почему-то замешкался в мечети. Наконец, пришел и он и, поздоровавшись со всеми, не сел, как вчера, на свое место, а, стоя перед собравшимися, сказал им торжественно:
— Правоверные! Вчера я вместе с вами сошел с этой крыши и, совершив омовение, отправился в мечеть, откуда возвращаюсь только теперь. Я обещал вам изъяснить сегодня таинственный смысл преподанного нам великим пророком откровения, как избавить себя от беды, и вот сейчас исполню свое слово. Когда я входил вчера в мечеть, перед глазами моего разума, как черная ночь, стояла темная пучина неведения, теперь же пучина эта осветилась ярким, как солнце, светом, и око моего разума по милости Аллаха проникает уже ее до самых отдаленных глубин. Вчера я был беспомощным слепцом, который не мог сделать и одного шага, сегодня я сам могу повести сотни слепых и пусть они не боятся сбиться с дороги, так, как меня самого ведет свет божественного откровения. Не даром Коран начинается славословием безграничному в пространстве, бесконечному во времени, весь мир собой наполняющему и все видимые и невидимые миры в себе заключающему Творцу и Владыке земли, неба и звезд, вездесущему и всеведущему Аллаху! Его мудрости нет пределов, Его благости нет меры! Я пал вчера ниц перед милосердным пророком и триста тридцать три раза проговорил вслух без перерыва начальное славословие Корана (Фатихе). Потом я стал бить себя в грудь и, мысленно лобызая край подошвы его, столько же раз повторил такие слова:
«Мудрейший из пророков! Яви свою благость, открой мне очи, просветли мне ум, умудри мое сердце, дабы мог я во славу тебе постигнуть сокровенное в слове твоем».
И носитель славы Аллаха внял моей молитве и, простершись перед его лучезарным престолом, вымолил у всемилосердного для меня одну только, как пылинка, малую крупицу разума и вложил ее в мою глупую голову.
И сразу упали горы свинца, лежавшие на глазах моих, и над бездной тьмы взошло яркое солнце: я уразумел сокровенное!
Эта одна капля, зачерпнутая нами из бездонного колодезя мудрости, из которого тьмы-тьмущие народов не в силах будут вовеки веков вычерпать и одной ничтожнейшей части, пролилась целой рекой, которая зальет и затушить огонь, сжигающий сердца наши печалью. Сокровенное слово, сказанное всемогущим Аллахом устами своего пророка и запечатленное навеки в мудрейшей из книг, было, таково:
«И всякое зло уврачуешь им же самим!»
Это означает: сделай так, чтобы то, что тебе сделало зло, само же стало для тебя источником блага.
А кто нам сделал зло вчера? Не думайте, что тот сребролюбивый человек, который велел нам отдать ему почти все наше достояние, грозя в противном случае разрушить чтимую нами древнюю святыню, из камней этих, сложенных в нее благочестивыми руками наших предков, построить сарай для богомерзких животных, проклятых издревле устами пророка, и нас самих отправить в отдаленные дебри Сибири. Зло это сделал нам не исправник, хотя он и жадный волк, достойный того, чтобы его вчера разодрали наши собаки. Зло это нам сделал совсем другой человек, такой человек, который, если бы сам узнал об этом зле, разбил бы себе голову о камень от горя. Исправник — то же самое, что и ненасытный волк, который рвет ту овцу, которую на беду ей встретил, и там, где ее встретил. Так и теперь: он наложил нечетный налог на нас, а не на других в другой деревне, потому, что приезжал к нам в нашу деревню, а не к другим, в другую. Приезжал же он вчера к нам сам потому, что ему приказало так высшее начальство. Приказа этого не было бы вовсе, если бы не было в Крыму того, о ком он издан, кто впервые увидел свет солнца и услышал голос матери своей в Каперликое и над кем я сам совершил священный обряд обрезания, когда он достиг возраста. Правоверные! Истинным злом для нас вчера был один только заступник всего татарского народа Алим, сын Бекира, тот самый Алим, которого славу предсказал я его отцу еще с детства, тот самый Алим, — да будет он невредим на всех путях его! — который всю жизнь свою посвятил беднякам и несчастным и который для добрых сам добр, как ягненок, и только для злых и грабителей есть самим пророком поставленный мститель и строгий судья! Алим, не ведая вовсе об этом, стал для нас злом, и он же по воле Аллаха будет и благом, потому что пророк нам сказал, что всякое зло — а значит, и наше — уврачуется им же самим! Алим —начало, Алим — и конец!
Вот, правоверные, истинный смысл вчерашнего слова пророка и вот его воля: надо свято исполнить ее, дабы прославилось его великолепное, все своим лучезарным блеском ослепляющее и только перед одним именем Аллаха, как звезда перед солнцем, меркнущее имя, потому что так угодно Аллаху и Его великому пророку Магомету! Нет бога, кроме Бога, и Магомет Его пророк!
И старик с глазами, горящими нервным огнем, доведенный глубокой верой и непрерывной молитвой в течение целой ночи до состояния экзальтации, опустился после этой речи на разостланную на крыше циновку и смолк.
Несколько минут длилось молчание. Наконец, один из присутствовавших заметил:
— Поистине только такой святой человек, как ты, мудрый мулла, мог постигнуть волю пророка!
— Наш мулла-эфенди — над муллами мулла! — произнес восторженно его заведомый почитатель Селямет-Муслядин-оглу.
— Что бы мы, бедные, делали, если бы у нас не было тебя, мулла-эффенди? — произнес с каким-то особенным благоговением Осан-Мемет-Керим-оглу.
— Был бы другой, который сказал бы вам то же самое, — скромно ответил старик.
— Нет, мулла-эфенди, это ты сказал неверное слово: один сильный конь легко повезет в гору полсотни пудов на арбе; другой, слабый, едва сдвинет с места пустую ее.
— Значит, так угодно Богу, — объяснил прославляемый.
— Послушай, мудрый наставник наш и наших детей, — заметил с некоторой нерешительностью в голосе владетель малого кошелька с десятком червонцев, Кая-Куртдедэ-Абдраим-оглу: — не взыщи за мое глупое слово. Ты сам учил нас, что море божественной мудрости Корана не в силах проникнуть человек своим умом... Ты сейчас говорил нам так, как будто твоим языком говорил сам великий пророк и верно иначе и быть не может, как только так, как ты сказал... Но уверен ли ты, что это именно воля пророка? Не заблуждаешься ли ты своим человеческим умом в таинственном смысле священных Слов? Как Алим, который, кроме добра, никогда еще ничего другого не сделал татарам, мог стать для нас таким великим злом?
Зейнадин-эфенди быстро поднялся опять с места.
— Твои слова, Кая, не пустые слова, — сказал он торжественно, — и я уже тебе вчера сказал, что ты напрасно жалуешься на свою малую голову. То самое, что ты теперь говоришь, сказал и я сам себе после того, как только ум мой постиг тайну айета. Я усомнился так же, как и ты теперь. Но великий пророк дал мне знамение в том, что тайну эту постиг я согласно воле Аллаха. Среди глубокой ночи зажег я фитиль в черепке с бараньим жиром и поднялся на верх мечети. Там я сняли с крыши три черепицы и, спустившись сверху, разбил каждую из них на десять кусков. Потом я взял щепку и, обжигая ее на огне, тушил и углем написал на гладкой стороне этих кусков тот самый айет, который вчера по твоему же совету я прочитали из Корана. Я помещал на каждом куске только по одной букве каждого слова айета по порядку. Займи я положили все эти тридцать кусков за пазуху и, потушив фитиль, вошел снова в мечеть. Там, в темной я вынул куски из-за пазухи и, смешав их, положил на полу, а сам стал молиться, прося Бога, чтобы Он послал мне знамение того, что я верно понял Его волю. Я тридцать раз по числу букв в айете и кусков черепицы прочитал Фатихе и затем одной рукой взял с пола столько кусков, сколько их захватила эта рука в темной. Я отнес эти куски в другую сторону и, не зажигая света, я разложил их гладкой стороной вверх рядом один около другого так, как пишется всякое слово, от правой руки к левой. Окончив это, я стал дожидаться света такого, который горит не от руки человеческой, а сам в это время непрерывно молился. И вот при восходе солнца первый луч его через окно упал именно на то место, где лежали сложенные ночью куски, и я, подойдя, прочитал то, что оказалось на них написанным. Вслед затем я упал ниц перед Богом и больше уже сомнение не входило в мою душу, потому что Аллах дал мне ясное знамение того, что Его воля мною понята верно.
— А что же было написано? — спросило несколько голосов.
— Оно там и осталось, — ответил мулла.
— Почему же ты не хочешь сказать этого и нам?
— Потому что хочу, чтобы вы своими глазами прочитали это начертанное самим пророком через мою слабую руку слово.
— Когда же мы должны это сделать?
— Сейчас, но, прежде чем войти в мечеть и сподобиться увидеть там начертанную волю Аллаха, совершите каждый омовение.
Через несколько минуть все, сидевшие на крыше, исполнив приказание муллы и совершив омовение, переходили в глубоком безмолвии площадку, направляясь к мечети. Мулла шел впереди.
Там в самой молельне, в переднем правом углу, лежала на полу в беспорядке кучка черепичных обломков, а в левом— только пять сложенных в ряд черепков.
Когда пришедшие вместе с муллой подошли ближе, глазам из представилось слово, написанное углем.
Слово это было: «Алим».
С этой минуты уже сомневающихся более не было. И все, как один человек, упали ниц и, прославив Бога троекратно повторенным славословием Корана, молча поднялись и вышли из мечети. Мулла снова на несколько минут остался в молельне, а когда он вышел на площадку перед дверями, все стоявшие ниже, на земле, в ожидании его общим движением поклонились ему в ноги со словами:
— Слава тебе, слава, слава, наш мудрый мулла-эфенди: ты — святой человек!
А мулла протянул руку к востоку и произнес торжественно:
— Правоверные! Я сейчас дал обет пророку немедленно по окончании нашей беды пойти в четвертый раз в моей жизни пешком в Медину и Мекку, чтобы поклониться святому Каабу и облобызать землю, освященную прикосновением к ней ноги пророка. Да поможет же мне всемогущий Аллах исполнить этот свой обет!
— Огур-Алла!1— отвечали в один голос ему все стоявшие перед мечетью.
Комментарии
Список комментариев пуст
Оставьте свой комментарий