VI. Азет — ангел или гулеха?

— Отчего на лице твоем, Ибрагим, лежит черная ночь, а глаза застилает туман? — спрашивала заботлива Фяизя своего сына, который уже целую неделю ходил грустный и задумчивый и почти не дотрагивался до еды.

— Когда тучи заслоняют солнце, и самый светлый день становится темным, как ночь, —отвечал ей в тон Ибрагим.

— Нет, сын, таких густых туч, которых бы не разогнал ветер. Аллах посылает тучи; но когда они уже долго скрывали солнце от земли, Аллах же по молитве пророка и прогоняет их ветром.

— Когда в толстую ореховую доску тяжелый молот кузнеца забьет длинный железный гвоздь, его уже ничем не вытащишь оттуда. Когда одна такая мысль, как теперь у меня, засядет в голове, ее можно вырвать оттуда только с головой вместе, — грустно сказал Ибрагим и опять задумался.

— Послушай, мой сын, мое светлое око! — говорила Фяизя, приближаясь к сыну и садясь около него. — Твоя кость — моя кость, твоя плоть — моя плоть и твоя душа —частица моей души… Когда нарывает палец — страдает весь человек; когда заболит один маленький зуб — всему телу беда; когда горюет твое сердце — моя душа не находит себе места! Открой мне, какой червяк точит твою грудь? Пусть я вырву его своей материнской рукой, чтобы ты избавился от страданий.

— И твоя рука, мать, будет бессильна для этого.

Старуха укоризненно покачала головой.

— Нет, Ибрагим, это твое слово — пустое; ты забыл, что говорят старики: «материнское слово — голодному хлеб, ласка ее — для раны бальзам». Скажи, — не пожалеешь!

— Хорошо, мать, слушай: я видел ангела…

Старуха изумленно посмотрела на сына, который между тем продолжал:

— Я видел его так же хорошо, как теперь вижу тебя… Я слышал его голос такой, какого у людей не бывает… Пока я видел и слышал его, я пережил такое счастье, какого, верное, не может быть и в раю Магомета… Когда же он, этот ангел, ушел от меня и скрылся из виду, вместе с ним ушло и сердце мое из моей груди! С того времени и солнечный свет померк для меня, и сам я стал для себя как чужой… Пока не найду его опять, пока опять не услышу его голоса, — тоска, как змея, не перестанет пить кровь из моего сердца. Без него жить —лучше не жить!..

Пока сын говорил все это, мать только качала головой.

— Слушай, Ибрагим, — перебила она его вопросом, — не согрешил ли ты против заповеди Магомета: не пил ли ты вина?

— Нет, мать, виноградный сок еще никогда не осквернял моего рта.

— Тогда, твоя правда, беда: это злой дьявол позавидовал нашему счастью, что мы имеем такого сына, как ты , и напустил на тебя наваждение… Он показался тебе для того, чтобы ты высох, как тот полевой цветок, который летом был красивым и ласкал взор путника, а зимой стоит жалкий на ветру, шелестя своими сухими стебельками… Берегись, мой ненаглядный сын, моя лучшая мечта, чтобы не дать власти над собой злому шайтану и чтобы не случилось с тобой великого зла! Пусть милосердный Аллах защитит тебя от него!

— Напрасно, мать, ты тревожишь себя такими мыслями: я видел не дьявола, а девушку такой красоты, что при одном воспоминании о ней сердце мое начинает метаться в груди так, как дикий конь бьется и мечется, когда его станут связывать веревками.

— Тогда беда еще больше, потому что, значит, это был не шайтан, а гулеха¹: она пленилась твоей молодостью и красотой и не покинет тебя, пока ты не растаешь, как пчелиный воск тает от пламени.

— Нет, мать, гулеха не может быть такой, как эта девушка? — почти крикнул Ибрагим, и затем восторженно стал описывать ее наружность. — Стан ее стройный и гибкий, как молодая зеленая ветка ивы; лицо ее такое, что ясный месяц, верно, позавидовал бы, если бы она стала близко около него; а волосы — как мрак самой темной ночи — окутывают ее шею. Подобной серебром сверкающей белой шеи не было еще никогда даже и у самого белоснежного лебедя! По лицу ее разлит такой румянец, какой только на несколько минут вспыхивает на заре весной на тихом безоблачном небе! Глаза ее — точно миндалины из цельных бриллиантов, окаймленные крутыми, как молодой месяц, бровями, а над ними сверкает лоб, гладкий и чистый, как самая дорогая кость… Видел ли ты, мать, темно-алую розу, которая только что раскрыла свои нежные лепестки и так и пышет своим ароматом и свежестью, облитая крупинками росинок? Если не видала, то посмотри на губы моей красавицы: они у нее алее и свежее даже этого самого пышного и красивого весеннего цветка! А если еще тебе случалось видеть, как сверкает мелкий, один к одному подобранный жемчуг, обделанный в яркий коралл, то ты знаешь, какие зубы показываются, когда улыбка, как солнечный луч в капле росы на цветке, заиграет на этих алых губах!.. Теперь скажи мне сама, моя милая мать, может ли быть такой гулеха? Нет, таких гулех не бывало еще на свете! Такими Творец всякой красоты, верно, создал тех ангелов, которые окружают Его из солнечных лучей построенный трон… Если же правда, что и гулехи такие, тогда дай мне одну, только одну такую гулеху в жены, и я поклянусь бородой пророка, что рай — не на седьмом из небес, а здесь, на земле!

Все лицо Ибрагима горело восторгом при воспоминании о своей красавице; но чем больше оживлялся и сиял он, тем задумчивее и мрачнее становилось лицо его матери.

— Беда, беда, мое любимое детище! — тихо говорила она — Я вижу, что гулеха не только показалась тебе, но и влила уже в твое сердце свой дьявольский яд, который начал уже сжигать тебя медленным огнем страсти… Пусть Аллах спасет тебя!

Эти слова матери и явное недоверие ее к тому, чтобы описанная только что сыном красавица действительно могла существовать на земле, разозлили Ибрагима, и он нетерпеливо перебил ее:

— Что ты, мать, каркаешь над моей головой? Зачем ты все говоришь о дьяволе и гулехах? Ведь я уже не дитя, чтобы пугать меня разными такими страстями! И кто когда видел дьявола или гулеху? Ты сама видела? Я уже слышал многих старых и умных людей из правоверных и гяуров, и никогда еще никто из них не говорил мне ничего о дьяволе… Значит, все это только выдумка, которой матери пугают малых детей, чтобы они боялись и слушались лучше.

При этих словах сын Фяизя укоризненно покачала головой.

— Ты, Ибрагим, вольнодумствуешь… Все, что написано в святой книге, — великая правда, сомневаться в которой —тяжкий грех, потому что все, написанное там, было сказано самим пророком, а ему открыто Аллахом через своего ангела. Значит, ум твой омрачен уже, если ты не помнишь, что говорится об этом в книге книг.

— Что же там говорится? — спросил сын машинально.

— Вот что. Когда не имеющий ни начала ни конца, единый Создатель и Властелин вселенной, обладающий безграничной властью, и знанием, и славой, и совершенством, пожелал населить созданный им мир живыми существами, он их сотворил из трех разных предметов: из света он создал ангелов, из бездымного огня — джинни и из земли — людей. Долго эти создания единого Аллаха жили дружно и мирно, сообща восхваляя великолепное имя Творца; но потом джинни возмутились, стали дьяволами и, забыв о Царе сил, навлекли на себя Его справедливый гнев. Тогда Господь наслал на них несметные легионы ангелов, которые огненными мечами истребили целые полчища их, а всех остальных прогнали с земли на отдаленные и никому неведомые острова. Там они живут и сейчас и будут жить всегда. По временам некоторые из них приходят и на нашу землю. Их много, очень много, больше чем листьев на всех деревьях целого мира, и делятся они на пять колен, которые называются: джены, джинни, шайтаны, эфриты и мариды. Все эти колена подвластны одному властелину, который, по словам Корана, называется Иблисом, или Сатаной. А так как нигде в мире не видано еще было, чтобы мужчины жили одни, без женщин, то и для этих порочных и злобных духов были созданы женщины, гулехи, как и тарантулиха создана для тарантула, а змея для змия. Изо всех этих дьяволов чаще других к нам на землю приходят, а иногда и поселяются здесь, шайтаны и гулехи. Здесь они делают много, много зла людям и всячески их мучают. Но были и между людьми такие, которые так умудрили свой ум, что могли даже властвовать над самими дьяволами. Теперь, впрочем, таких людей уже, кажется, нет вовсе; но в то время, когда еще священные стопы пророка касались нашей грешной земли, их было немало. Мне рассказывал мой старый бабай (а ведь он был муллой!), — да будет его блаженство в раю Магомета бесконечным! — что в одной очень старой и очень мудрой арабской книжке он сам читал про одного древнего повелителя Сулеймана, который за свою праведную жизнь был так награжден Аллахом, что стал властвовать и над шайтанами. К нему прямо с неба упал в руки перстень, сделанный из меди напополам с чугуном, и на перстне этом было вырезано величайшее имя Бога. И пока у него был этот талисман, всякому слову его повиновались и птицы, и рыбы, и хищные звери, и ветры, и даже шайтаны. Вот, мой сын, что пророк открыл нам, правоверным, о дьяволах и тяжки грех лег бы на душу того из нас, кто осмелился бы усомниться в этом откровении. Помни еще, мой Ибрагим, что приходящие на нашу погибель к нам дьяволы, чтобы скрыть свою дьявольскую природу, могут ежесекундно принимать всякие образы и превращаться в зверей, в птиц, в насекомых, в деревья и камни, и даже в людей… Горе тому человеку, который встретит шайтана или гулеху; но меня моя старая мать, а твоя бабушка, Мявтюха, научила одному верному средству, как сберечь своих детей от порчи шайтана, гулехи и всякого злого духа. Под сводами священного Меккского храма течет чистый источник Земзем, чудотворную воду которого должен унести с собой хотя бы даже в самой маленькой склянке каждый, кто совершает душеспасительное путешествие в Мекку. С той минуты, как мать вспрыснет несколькими каплями этой священной влаги свое дитя, оно делается уже недоступным для дьявола; от этой чудотворной воды, как лед от огня, исчезают всякие чары…Вот вечером я нарочно пойду к Алиме, жене нашего муллы-эфенди Мухамеда-Мухам, и принесу от нее склянку этой спасительно воды, и только что капля ее коснется твоей головы, — пройдут твои муки.

— Послушай, мать, — сказал ей решительным тоном сын, — если только от этой воды из сердца моего вместе с тоской изгладятся и черты лица дорогой теперь для меня, как сама жизнь, Азет, тогда не ходи за водой: я охотнее умру прежде, чем капля ее упадет на мою голову.

— О какой это Азет ты, мой сын, говоришь мне теперь? — удивилась мать.

— О той самой красавице, которую я видел неделю тому назад.

— Ее разве так зовут?

— Ее зовут Азет, а сестру ее называют Аскай… Ах, мать, — продолжал опять восторженно Ибрагим, весь просиявший при имени своей чародейки, — когда губы мои произносят это чудное имя Азет, в глаза моих точно темнеет свет, а в сердце становится так сладостно и жутко, как будто я стремительно лечу вниз на длинных веревках высокой качели!

— Да как же ты обо всем этом узнал? И где ты увидел ее? Расскажи же, на милость Бога, мне подробно об этой встрече: может быть, она сулит тебе не зло, а великое благо.

И Ибрагим восторженно передал матери о том, что он видел. Рассказ свой он закончил так:

— Теперь, мать, когда ты слышала, какие слова говорила в своих песнях эта чудесная девушка, верно и ты перестанешь думать, что это была гулеха… Нет, если она не человек, то может быть только ангелом! А если ты и теперь еще не веришь и продолжаешь считать ее гулехой, то посмотри, что написано на той золотой монете, которую она отдала морю и которую она носила на самой середине своего чудного лба. С этой самой монетой она бросила и свою судьбу на дно глубокого моря… Никто, кроме меня, не мог бы найти этой драгоценной вещи в морской пучине, а потому и никому в свете, кроме меня, эта Азет не должна достаться в жены! Так должно рассудить море, потому что так бы судил и сам милосердный пророк!

При этих словах Ибрагим вынул из ладонки, где у него, как и вообще у всякого татарина, была зашита великая заповедь Магомета, большую золотую монету и подал ее матери.

Одна сторона этой монеты была обтерта и на ней отчетливыми глубокими штрихами вырезана следующая надпись: «Аллаху Экбер Эшхеду Ен-ла Иллах Ил-лалл-лах Эшхеду Энне Муххамедэнэ Рессулул-лах Хай-я-аллес-салла Хай-я-аллес-феллах»².

Когда Фяизя прочитала эту надпись, Ибрагим-Али воскликнул:

— Скажи, мать: разве гулеха станет носить на своей голове такие святые слова? Они, как свинцовая гора, вдавили бы ее в землю!

Выслушав этот рассказ и осмотрев монету, которую Ибрагим опять бережно вложил в свою ладонку, Фяизя просветлела. Она долго и любовно поглядела на сына и сказала ему:

— Твоя правда, мой сын. Когда уши мои услышали все то, что ты сейчас рассказал мне, материнское сердце снова стало спокойно, потому что он не чует уже для тебя никакой беды. Я не пойду к Алиме за чудотворной водой из священного источника Земзем, но схожу непременно теперь совсем в другое место… Да, твоя Азет вовсе не гулеха, но она и не ангел…

— Но кто же она? — почти закричал Ибрагим-Али.

— Она — такая же девушка, какой была и я, пока твой бабай Байкеттын-Умэр-Аромазан-оглу не захотел взять меня в жены.

— Чья же она дочь?

— Она дочь того, в чей дом я собираюсь сегодня сходить: она — младшая дочь Мустафы-Искака-оглу, того самого, который свою старшую дочь, Аскай, отдал в жены Халилю, сыну Куртдедэ-Мустафы-Джафара-оглу.

При этих словах Ибрагим-Али просиял.

— Велик Бог в небесах, который захотел показать мне эту девушку! — воскликнул он с восторгом, — Знай же, моя мать, ты, которая составляешь для меня свет в темноте, прохладу в зной, в стужу тепло, утеху в беде, — знай, говорю я тебе, что глаза твоего сына до тех пор не будут различать сияния солнца от черного мрака ночи, пока он не назовет Азет, дочь Мустафы-Искака-оглу, своей женой! Иди же скорей в дом отца Азет, и пусть Сам Владыка земли и надзвездных миров направит в счастливую минуту твои стопы туда! Он не дал тебе дочери, так пусть же Он теперь поможет тебе в этом доме найти себе дочь! Иди, мать, туда скорее, иди, и да будет благословенно величайшее имя Творца и Его святого пророка Магомета!

— Пусть будет, как ты желаешь, мой сын! — сказала Фяизя и, набросив чадру, вышла из дома.

 

¹ ↑ Мусульмане верят в гулех — ведьм, вернее, русалок, которые нередко являются одиноким путникам и причиняют им много зла.

² ↑ «Великий Бог! Исповедую, что нет Бога, кроме единого Бога. Магомет есть пророк Божий. Приходи к поклонению. Приходи к спасению.»