Название «Повелители двух материков» — это парафраз титула, присвоенного хану Менгли Гераю в монументальной надписи 1503 года на дворцовом портале: «хакан двух морей и султан двух материков». В этом титуле (византийском по происхождению и попавшем в Крым через османское посредство) отражена целая эпоха в истории Крыма — период длиною почти в полтора века, когда династия Гераев боролась за независимость Крыма с последними правителями Орды, одержала победу, а затем и сама попыталась овладеть наследством рухнувшей степной империи. Византийские императоры и османские султаны разумели под «двумя материками» и «двумя морями» Европу и Азию, Черное и Средиземное моря. В титуле крымского хана материки остались прежними, но перечень морей изменился: это Черноморье и Каспий, по берегам которых некогда простирались владения Улуса Бату-хана.

Прежде, чем начать повествование об этой борьбе, мне бы хотелось кратко рассказать о ее причинах, а также прокомментировать ту форму, что была избрана мной для изложения материала.

Как ни странно это прозвучит, монгольское завоевание Крыма в первой половине XIII столетия не внесло кардинальных изменений в структуру населения полуострова. Как и до нашествия, в степях по-прежнему звучала тюркская речь скотоводов-кыпчаков, а жители горных районов вели тот же образ жизни и хозяйства, что бытовал здесь уже многие века. Впрочем, те кыпчаки, что наполнили теперь Крым, были новопоселенцами, согнанными монгольским завоеванием со своих прежних кочевий на материке, а их собратья, обитавшие на полуострове ранее, были вынуждены потесниться и отступить из степей, пополнив собой разноплеменную смесь горцев (чьи предки в разное время сами были вытеснены с равнин в горы прежними волнами переселенцев). Сами монголы никак не повлияли на состав крымского населения: ничтожная прослойка завоевателей, как писали современники, уже через несколько десятилетий полностью растворилась среди покоренных тюркских народов.*** Неудивительно, что империя Чингиз-хана почти сразу же после смерти своего основателя раскололась на несколько отдельных государств, которые, в свою очередь, продолжали дробиться далее. Одним из таких осколков и оказалась Великая Орда (Великий Улус, Улус Бату-хана), владевшая Крымом.

Несмотря на то, что монголы весьма быстро сошли с главной сцены истории, они надолго оставили в наследство завоеванным народам свою систему государственного правления. Сходные принципы государственности существовали среди древних тюрок еще за столетия до того, как Чингиз-хан взял эти обычаи на вооружение и объединил под своею властью всю Кыпчакскую Степь. Краеугольным камнем этой властной системы был сакральный статус правящей династии и непререкаемый авторитет верховного правителя — кагана (хакана; великого хана). Это во многом объясняет, почему в тех государствах, что возникли на развалинах империи, надолго закрепились у власти династии потомков Чингиза — последние хранители монгольских политических традиций в среде иноплеменных подданных (тюрок, иранцев, индийцев и др.). В этом нет ничего странного: ведь ситуация, когда правящая династия отличается по происхождению от подвластного ей народа и культивирует идеалы своих далеких предков, обычна для мировой истории.

Монгольские государственные обычаи имели не столь много общего с традициями крымскотатарского народа, который благодаря географической обособленности полуострова и по мере распространения среди его жителей ислама сформировался в Крыму из кыпчаков-новопоселенцев, кыпчаков-старожилов и обитателей горных областей — потомков скифо-сарматского, гото-аланского и сельджукского населения. Тем не менее, именно на этих обычаях зиждились властные права Гераев и в значительной степени строилась их внешняя политика — ведь законы Чингиза являлись высшим авторитетом и для их противников в борьбе за самостоятельность Крыма: последних ханов Великой Орды, чья столица стояла на Нижней Волге. Сколь бы ни отличались между собой Крым и ордынское Поволжье, их правители говорили на языке одних и тех же символов и представлений.

Главным соперником дома Гераев являлся дом Намаганов — другая чингизидская ветвь, что занимала ордынский престол в последние десятилетия существования единого Улуса Бату. Спор двух династий за Крым увенчался победой Гераев: летом 1502 года последний ордынский правитель Шейх-Ахмед был свержен с трона Менгли Гераем. Победитель не ограничился военным разгромом соперника и, в соответствии с обычаем, присвоил себе также и все регалии власти поверженного врага, провозгласив себя ханом не одного только Крыма, но и всей Великой Орды. Таким образом, крымский хан формально унаследовал права на все бывшие ордынские владения — те самые «два моря» и «два материка», что были запечатлены в его новом титуле.

Эти претензии не объяснить заурядным экспансионизмом, ибо вся внешнеполитическая деятельность Крымского ханства убедительно показывает, что Гераи не ставили перед собой задач захвата и удержания чужих территорий. Крым славился как серьезная сила, способная наносить разрушительные военные удары, однако, сознательно стремясь ослабить ту из соседних держав, которая на данный момент наиболее усилилась, крымские ханы не проявляли интереса к завоеванию земель и расширению собственных границ. Мотивы их борьбы за ордынское наследство заключались в ином.

Если смотреть на Крым извне, в особенности со «славянского берега», то в XV-XVI столетиях он выглядел как грозная недосягаемая крепость, от вылазок гарнизона которой можно было лишь с тем или иным успехом обороняться. Однако видимая с такой перспективы картина неполна, ибо при взгляде со своей стороны Перекопа крымские ханы хорошо сознавали уязвимость своего государства — другое дело, что угроза ему в то время исходила не со славянского Севера (который лишь значительно позже смог составить опасность для Крыма), а с ордынского Востока.

Поистине прав ал-Омари, заметивший, что «земля одерживает верх над природными чертами»: Гераи, чьи далекие предки-Чингизиды пришли править Крымской страной как завоеватели, повторили опыт всех прежних правителей Таврики и сами стали опасаться кочевников Великой Степи, подобно тому, как боспорские цари опасались гуннов. Ведь именно там, в степных кочевьях Орды, десятилетиями шла ожесточенная борьба за власть, изнурявшая Крым чехардой правителей и непрестанной сменой волн вооруженных чужаков, скрывавшихся на полуострове после изгнания из ордынской столицы либо готовившихся к броску на Волгу; там правил дом Намаганов, оспаривавший у Гераев верховенство над Крымом; оттуда совершались разорительные набеги на полуостров, чью небольшую территорию тысячный отряд кочевников мог опустошить за считанные дни. Примеры таких набегов не ограничивались эпохой Тимур-Ленка и ордынской смуты: кочевники Поволжья и Прикаспия вторгались в Крым практически каждое десятилетие в 1470-1520-х годах; крымские ханы едва сумели сдержать этот натиск в 1530-1540-х, и всё еще были вынуждены стоять в готовности отразить его в середине 1550-х годов.

Взгляд на Крымское ханство как на жертву степных набегов — ракурс непривычный, однако он находит полное подтверждение в источниках, известных любому специалисту. Более того, именно защите Крыма от угрозы со стороны Степи и была в значительной мере посвящена внешнеполитическая деятельность крымских правителей той эпохи.

Прямая вооруженная борьба с правителями степных держав не могла полностью обеспечить безопасность Крыма, ибо для установления непосредственного военного контроля над гигантскими пространствами бывшей империи крымские ханы попросту не располагали достаточными людскими ресурсами — даже несмотря на то, что намеренно переселили в материковые владения ханства немалую часть покоренных ими ордынских улусов. Правителям Крыма пришлось избрать иной путь и призвать на помощь ту древнюю политическую традицию, силу которой признавали все бывшие подданные Орды: незыблемость власти верховного хана-Чингизида над всем множеством отдельных орд, племен и улусов. Оспаривать престол великого хана мог лишь другой Чингизид, а для всего остального населения, включая знатное сословие, не признавать эту власть считалось немыслимым.

В этом свете основная задача крымских ханов сводилась к тому, чтобы сместить соперничающее чингизидское семейство с ордынского престола и самим занять его место. Окончательно победить Орду было возможно, лишь став ее правителем; и лишь эта мера, а не военные акции, позволила бы гарантировать неприкосновенность владений Гераев. Такое формальное верховенство над всеми народами бывшей Ордынской империи уже не означало ни «колониального» владычества, ни даже экономической эксплуатации в виде, например, сбора дани. Оно предусматривало лишь признание подданными династического старшинства и номинального покровительства верховного правителя, а это, в свою очередь, обеспечивало мир между сюзереном и его вассалами — тот самый мир, в котором столь нуждались Гераи, стремившиеся обезопасить свой край от набегов и защитить власть своей династии от поползновений других чингизидских семейств.

Эта борьба между крымской и ордынской линиями Чингизидов велась многие десятилетия. Она не закончилась разгромом Шейх-Ахмеда и продолжилась в соперничестве двух семейств за влияние в тех государствах Поволжья, что возникли после распада Улуса Бату: в Хаджи-Тарханском и Казанском ханстве, а также в Ногайской Орде. Временами достигая в этой борьбе значительных успехов, Гераи год за годом приближались к своей цели. Но вскоре в спор двух чингизидских кланов вмешалась третья сила — и разрешила его в свою пользу.

Великое княжество Московское, которое само долгое время являлось ордынским вассалом, тоже вступило в борьбу за земли Поволжья. Его стратегия сильно отличалась от стратегии Крыма, ибо целью Москвы была классическая территориальная экспансия. Не будучи Чингизидами, московские правители, естественно, не могли претендовать на династическое старшинство среди здешних правителей, и потому в отличие от Гераев, стремились не к формальному подчинению волжских ханств, а к полной их ликвидации и присоединению их территорий к своему государству. Вначале московские правители избрали тактику поддержки слабеющего дома Намаганов в его сопротивлении Гераям, а затем решились и на прямой вооруженный захват ханств Поволжья и Прикаспия.

В новых условиях, когда волжские государства оказались не просто лишены самостоятельности, но полностью уничтожены как субъекты международных отношений, Гераи утратили политических партнеров, с которыми можно было выстраивать систему мирных вассальных договоренностей: отныне единственным субъектом права на северо-восточных границах осталось Московское царство, в отношениях с которым апелляции к законам Чингиза теряли свою силу. Это знаменовало конец борьбы за наследие Улуса Бату.

О том, как Гераи боролись с Намаганами за независимость Крыма и влияние в землях Орды, а также о том, как впоследствии место ордынской династии в этом споре заняла Москва, и расскажет эта книга. Знание мотивов, двигавших крымскими правителями, и знакомство с их идеологией исключительно важны для достоверного уяснения исторического пути крымскотатарского государства. Без этого история Крымского ханства (особенно в популярном представлении, независимо от «позитивной» либо «негативной» ее трактовки) превращается в россыпь бессвязных — и потому бессмысленных — сведений, чем никогда не может являться история любого человеческого общества. Такой упрощенный взгляд (порожденный лишь тем, что не многие брали на себя труд осмыслить и систематизировать имеющуюся фактологию) не раз приводил к серьезным заблуждениям относительно целей внешней политики Крыма, от чего, в свою очередь, страдают неполнотой и видение истории соседних государств, и концепция общеевропейской истории в целом.

В книге также рассматриваются отношения Гераев с султанами Османской империи — столь же важное направление крымской политики, как и контакты с государствами-наследниками Орды. Подчиненный статус крымских ханов в отношении османских падишахов имел двоякое значение для Крыма. С одной стороны, османская военная мощь (особенно на раннем этапе) помогла крымским правителям защитить полуостров от ордынских вторжений. Однако последовавшее за этим вмешательство Стамбула во внутриполитическую жизнь ханства привело в итоге к существенному ограничению самостоятельности Крыма. С течением времени эта тенденция лишь усиливалась, вызывая озабоченность и сопротивление крымских ханов. Противоречия между правителями Бахчисарая и Стамбула, конечно, не составляли всей сути тех крепких и разносторонних связей, что соединяли народы Крыма и Турции, но все же их никогда не следует упускать из виду — это важно, снова-таки, для верного представления об историческом пути Крымского ханства, внешнеполитические интересы которого складывались самостоятельно, вне связи с завоевательными интересами Османского государства, и потому не только не являлись «продолжением» османской политики (как это порой трактуется) но довольно часто шли с ней вразрез.

Полагаю, следует прокомментировать и ту форму, в которую облечено мое повествование.

Личный исследовательский опыт взгляда на историю Крымского ханства «изнутри» — то есть, попытка увидеть мотивы действий героев и дать оценки событиям с точки зрения их современников — показался мне весьма ценным: он открыл такие ракурсы и закономерности, которые обычно остаются незамеченными. Я, конечно, не заблуждаюсь на тот счет, что сегодня можно досконально постичь образ мыслей человека XV или XVI столетия: для этого безвозвратно забыто слишком много незначительных нюансов, в сумме своей определявших сознание людей той эпохи. Однако даже в простейшем приближении подобные попытки могут оказаться весьма плодотворными для формирования всестороннего представления об историческом процессе (излишне уточнять, что успех такого опыта напрямую зависит от массива сведений, накопленных исследователем по рассматриваемой им теме). Вследствие этого книга получилась осознанно «пристрастной»: автор «болеет» за своих героев, разделяет их устремления, принимает оценки, которые дают событиям их участники, и пытается взглянуть на окружающий мир их глазами.

Всё это и определило научно-популярный жанр произведения: он позволяет напрямую вплетать в ткань авторского повествования бытовавшие в то время мнения, оценки и настроения, благодаря чему читатель получает возможность более полно ощутить атмосферу, в которой происходят описываемые события. Работа над таким текстом оказалась непростой; пожалуй, изложение по академическим стандартам либо свободная беллетристика задали бы меньше труда автору, которому приходилось неизменно выверять строгий баланс между живой подачей материала, обстоятельностью повествования и документальной достоверностью (бескомпромиссное стремление к которой и обусловило то, что текст снабжен справочным аппаратом и, по мере надобности, дополнительными комментариями).

К использованию научно-популярной формы был и еще один важный довод.

Нельзя сказать, что Крымское ханство остается вне поля зрения ученого мира: в мировой исторической науке существуют целые школы, специализирующиеся на темах, связанных с историей крымскотатарского государства XV-XVIII столетий. В этой области есть свои признанные авторитеты, и специалисты без труда узнают в книге положения из хорошо известных в научном мире работ. Исследования, так или иначе касающиеся истории Крымского ханства, ведутся во многих научных центрах мира — однако исключительно редко становятся достоянием широкой общественности. Занимаясь популяризацией научных знаний по данной теме как в силу личной увлеченности, так и по долгу службы, (в годы своей работы в Бахчисарайском государственном историко-культурном заповеднике) я вынужден с грустью констатировать, что хороших общедоступных книг о Крымском ханстве, которые можно было бы смело рекомендовать читателю-неспециалисту, практически не существует — несмотря на растущий интерес к этой теме, проявляемый и крымскотатарской общественностью, и многочисленными посетителями крымских исторических памятников, и широким кругом любителей исторической литературы в целом. Желание восполнить этот пробел и ознакомить читающее сообщество с основными материалами источников и специальной литературы по истории Крымского ханства и подвигло меня посвятить несколько лет написанию этой книги, а затем продолжить работу над последующими томами цикла.

Параллельно с описанием длительного историко-политического процесса я стремился создать на страницах своей книги серию живых исторических образов крымских правителей XV-XVI столетий. Эта задача представляется мне весьма важной, ибо популярное представление об истории Крыма сильно обеднено отсутствием в нем тех ярких фигур крымских ханов, что предстают перед исследователем в источниках. Пространные повествования и отдельные фразы, разбросанные по старым документам и историческим трудам, раскрывают настолько рельефные характеры и захватывающие фабулы, что рядом с ними тускнеет любой художественный вымысел. Хочется верить, что воссозданные в этом произведении образы исторических личностей помогут крымскому читателю различать и узнавать их — благо, в Крыму, изобилующем средневековыми памятниками, постоянно встречаются разнообразные поводы вспомнить имена тех или иных ханов.

Завершу свое вступление комментарием о вкладе в это издание уважаемого киевского художника Юрия Никитина, который проиллюстрировал книгу авторской серией портретов «повелителей двух материков».

Четыре портрета из девяти (Менгли Герай, Девлет Герай, Мехмед II Гераи и Гази II Герай) написаны по мотивам османских миниатюр и европейской гравюры XVI столетия, изображающих перечисленных правителей. Остальные пять изображений — творческая реконструкция, созданная художником с учетом рекомендаций автора, в которых учитывались и редкие описания внешности того или иного хана в письменных источниках, и запечатленный в средневековой графике облик его ближайших родичей, а порой и косвенные данные о мангытском (ногайском) либо черкесском происхождении его матери.

В отличие от текста, представленные портреты не претендуют на документальную достоверность (ведь даже те старинные миниатюры и гравюры, о которых говорится выше, являются лишь условными книжными изображениями). Предназначение портретной серии иное: стать украшением моей книги и превратить перечень ханских имен в созвездие ярких индивидуальных образов.

Бахчисарай, август 2007

*** Как писал арабский автор ал-Омари (1299 ? – 1349) о Золотой Орде: «В древности это государство было страною кипчаков, но когда им завладели татары, то кипчаки сделались их подданными. Потом они смешались и породнились с ними, и земля одержала верх над природными и расовыми качествами их, и все они стали точно кипчаки, как будто они одного рода, оттого что монголы поселились на земле кипчаков, вступали в брак с ними и оставались жить в земле их. Таким образом, долгое пребывание в какой-нибудь стране заставляет натуру человеческую уподобляться ей и изменяет прирожденные черты согласно ее природе» (Из сочинения Ибн Фадлаллаха ал-Омари, в кн. Золотая Орда в источниках, т. I, Москва 2003, с. 105).

Перед вами — второй том научно-популярного труда "Повелители двух материков". Напомню, что том первый ("Крымские ханы XV -XVI столетий и борьба за наследство Великой Орды") охватил эпоху с 1397 по 1608 годы — период возникновения и становления Крымского ханства, чьи правители сумели освободить Крым от верховенства волжской Орды и одержать над ней решительную победу. Это позволило Гераям считать себя законными наследниками всех бывших золотоордынских владений — «государями двух материков», как гласил отныне ханский титул.

Борьба за ордынское наследство стала одним из главнейших направлений крымской внешней политики в XV-XVI столетиях. Высвободив Крымский Юрт из-под власти волжских ханов, Гераи сами перешли в наступление на ордынскую столицу и успешно распространяли свое влияние в тех государствах, что возникли на Волге после распада Золотой Орды: в Казанском и Хаджи-Тарханском ханствах, а также в Ногайской Орде.

Однако здесь Крымский Юрт столкнулся с новым соперником: Московским царством. Вмешавшись в противостояние крымских и волжских Чингизидов, московские правители одержали в нем верх, завоевав Казань с Хаджи-Тарханом (Астраханью) и подчинив себе Ногайскую Орду. К концу XVI столетия крымские ханы признали это новое положение вещей, и «волжский вопрос» в их внешней политике был закрыт: так или иначе, ордынский противник был навсегда устранен, а московский пока что не представлял значительной угрозы для Крыма.

Не меньшую важность для Крымского государства представляли и его отношения с Османской империей. Вынужденные в 1478 г. признать над собой верховенство османских султанов, Гераи оказались в двойственном положении. С одной стороны, победа над Великой Ордой (одержанная при турецком военном содействии) делала их прямыми правопреемниками ордынских ханов — то есть, правителями суверенными и не подвластными никому в мире. С другой стороны, подчиненность крымских правителей стамбульским падишахам изначально ограничивало этот суверенитет.

Ярче всего это проявилось в вопросах, связанных с наследованием крымского престола. В первые десятилетия османского верховенства над Крымским Юртом функции турецкого падишаха ограничивались здесь лишь формальным подтверждением властных полномочий вступающих на престол ханов. Однако впоследствии султаны присвоили себе право не только утверждать, но и назначать кандидатуры на крымский трон — и это при том, что в крымской государственной традиции (которая, в свою очередь, восходила к чингизидской) должность хана была не назначаемой и даже не непосредственно наследуемой, а выборной. Такой выбор полагалось осуществлять предводителям четырех знатнейших родов страны, которые при этом руководствовались рядом условий (кандидат должен происходить из гора Гераев; быть старшим в ханском роду; преимущество принадлежит младшим братьям прежнего хана; если же братьев не имеется, то тогда первоочередными кандидатами становятся ханские сыновья и т.д.). С учетом этого, стремление султанов добиться полного контроля над вопросами престолонаследия в Крыму затрагивало интересы не только ханской династии, но и всей крымской аристократии.

Вместе с тем, османское правительство по-прежнему не вмешивалось во внутреннюю жизнь Крымского государства, и в этом отношении крымские ханы оставались в полной мере суверенными правителями страны. Кроме того, признавая особые права Гераев на просторах бывшей Орды, Османская империя оставила за крымскими ханами право вести самостоятельную политику в отношении бывших ордынских данников: Казани, Хаджи-Тархана, Ногайской Орды, народностей Северного Кавказа, а также Московского царства и, в меньшей мере, Речпосполитой. Длительное время османские правители не поддерживали активных самостоятельных контактов с некогда подвластными Орде государствами и народами, препоручив Крыму роль посредника в своих отношениях с ними. Гераи весьма дорожили этой своей привилегией, и последовавшие со второй половины XVI в. попытки Стамбула самостоятельно распоряжаться в обширной зоне крымских интересов воспринимались в Бахчисарае с тревогой.

Перемены назревали и во внутриполитической жизни Крымского государства. Как и прежде, крымская знать решительно отстаивала унаследованные еще от ордынской эпохи государственные традиции "военно-феодальной демократии", когда власть в стране принадлежала всеобщему совету знати, а хан являлся лишь выборной фигурой, ограниченной в своих полномочиях. Незыблемость старинных обычаев была жизненно важна для аристократов, ибо на этих обычаях основывались и их обширные привилегии, и сама система государственной власти в Крыму. Но архаичная форма государственного устройства входила в противоречие с жизненными реалиями страны. Принятая в Орде столетия назад с целью военной и хозяйственной организации кочевого скотоводческого общества, эта система с каждым столетием всё меньше соответствовала как оседлому укладу жизни основной части населения Крыма, так и меняющемуся характеру боевых задач ханского конного войска, которому на разных фронтах всё чаще доводилось сталкиваться с артиллерией и ружейной пехотой. Дополнительным и, пожалуй, самым наглядным доводом к переменам был близкий пример могущественной и процветающей Турции, где родовой знати не существовало как класса, а власть султана была абсолютной и неограниченной. Словом, требованием времени было введение в управление страной элементов абсолютизма по турецкому образцу — и целый ряд крымских ханов (в особенности тех, что выросли в Турции и были воочию знакомы с политическим устройством султаната) сознательно стремились к этому. Однако аристократия, видя в такой политике угрозу своим привилегиям, неизменно сопротивлялась попыткам ввести единовластие монарха — и в этом ее всемерно поддерживали сами османы, понимавшие, что обретение крымскими ханами абсолютной власти лишит Стамбул важных рычагов воздействия на Крым.

Еще одним заметным фактором, влиявшим на общественные взаимоотношения в Крыму, была конкуренция знатных кланов за влияние в государстве. Основными ее участниками выступали крымский род Ширин и ногайский род Мангыт (чья крымская ветвь именовалась Мансур). За каждым из них стояла череда союзников: знатных, но менее могущественных родов (так, например, сторону Ширинов традиционно держали кланы Барын и Яшлау).

Обе стороны имели свои резоны претендовать на первенство. Ширины были древним крымским родом (не исключено, что их предки, наряду с предками рода Яшлау, составляли верхушку местной кып-чакской знати еще до покорения полуострова Чингизидами). В свое время они активно поддержали "родство Тохтамыша" (к которому принадлежали и Гераи) в борьбе с "домом Намагана", т.е. правителями волжской Орды. В 1441 г. Ширины возвели на престол саму династию Гераев, и с тех пор имели все основания считать себя творцами независимой государственности Крыма. Мангыты же, в свою очередь, некогда являлись первостепенным родом в Великой Орде, и их прославленный предок Эдиге много лет воцарял и свергал ордынских правителей по своему выбору. Вступив на рубеже XV и XVI ст. в борьбу с домом Намаганов, Менгли Герай всеми силами старался привлечь Мангытов на свою сторону. Это ему в значительной мере удалось, и добровольный переход ряда влиятельных беев и мирз из рода Мангыт на службу крымскому хану во многом обусловил скорое падение Орды. Сознавая за собой эту заслугу, Мангыты рассчитывали унаследовать в Крыму принадлежавшие им ранее в Орде первенство — однако место предводителей крымской знати уже давно было занято Ширинами, что впоследствии и послужило причиной к трениям.

Разные ханы по-разному выстраивали свою политику в отношении соперничающих аристократов: одни благоволили к Ширинам, другие считали своей опорой Мансуров, а третьи пытались удержать равновесие сил между ними и не отдавали предпочтения ни тем, ни другим. (Следует учитывать, что многим ханам было трудно оставаться здесь беспристрастными наблюдателями, ибо они происходили по материнской линии из тех же самых кланов, и потому были непосредственно вовлечены в перипетии отношений знатных родов). На протяжении большей части XVI в. эта межклановая конкуренция не приобретала острых форм — до тех пор, пока в 1584 г. не разразился конфликт Мехмеда II Герая с султаном: хан был свержен и убит, а поддерживавшие его Мансуры изгнаны из Крыма. Спустя несколько лет при Гази II Герае, беженцы возвратились, а отношения кланов вернулись в мирное русло, но события 1580-х гг. запомнились обеим сторонам надолго.

Таковы, вкратце, были основные тенденции в политической жизни Крымского Юрта к началу XVII в. Период становления государства завершился, борьба за ордынское наследство закончилась, на внешних границах установилось относительное затишье: ордынский недруг исчез, а северные соседи Крыма, Польша и Московия, были поглощены длительным конфликтом за пограничные территории. В этой обстановке первоочередную важность для крымских ханов обрели вопросы, касавшиеся их собственных взаимоотношений с османским престолом и с крымской знатью.

Два этих главных вопроса, ставшие тогда перед правителями Крыма, и определяют тему второго тома моей работы: "Крымские ханы первой половины XVII столетия в борьбе за самостоятельность и единовластие". Книга охватывает краткий, но весьма бурный отрезок крымской истории с 1608 по 1641 гг., ознаменованный, во-первых, попыткой крымских ханов добиться самостоятельности в отношении османского престола, а во-вторых, межклановой усобицей знати и стремлением ханов укрепить свое единовластие над ней.

Эти события стали непростым испытанием как для самих Гераев, так и для всей подвластной им страны. Если предшествующая эпоха была схожа с летописью побед, когда Крымский Юрт завоевал себе свободу и ширил свое влияние далеко за пределы собственных границ, то в наступившем периоде чаще придется сталкиваться с эпизодами бедствий и смут. В этом, впрочем, Крым не был одинок: первые десятилетия XVII в. тяжело дались не только державе Гераев, но и многим его соседям, ибо пришедшийся на ту пору перелом между Средневековьем и Новым Временем сопровождался болезненными потрясениями по всей Европе, где с 1618 по 1648 гг. бушевала грандиозная Тридцатилетняя война.

Одной из характерных примет времени явилось то, что государства Восточноевропейского региона становились, в буквальном смысле, ближе друг к другу. Следует сознавать, что любая карта, отображающая государственные рубежи тех столетий, является лишь весьма условною схемой. В реальности же четко обозначенные границы между государствами были редкостью (в особенности, в степной и лесостепной зоне Восточной Европы). Чаще здесь между владениями соседних держав лежали обширные почти незаселенные пространства, простирающиеся порой на огромные расстояния. XVII век стал эпохой активного заселения этих пустошей, и сообщество хлынувших сюда переселенцев приобрели немалый вес как во внутренней жизни своих государств, так и в международных отношениях.

Процесс освоения "Дикого Поля" проходил практически одновременно и с севера и с юга. На исходе XVI в. Московское царство выстроило вдоль лесостепной полосы на своих южных пограничьях длинную череду укреплений, разместило там разного рода военных поселян и тем самым заметно расширило свои пределы. На украинских рубежах Речпосполитой, на труднодоступных и некогда малолюдных просторах Нижнего Приднепровья неудержимо разрасталась многотысячная "казацкая республика". Весьма схожее с ней казацкое сообщество сформировалось и в устье Дона. Крымский Юрт тоже не оставался в стороне от освоения обширных степных пространств Северного Причерноморья и Приазовья. С его стороны в роли новопоселенцев на этих территориях выступали главным образом волжские и кубанские ногайцы, в первой половине XVII столетия массово прибывавшие со своих прежних кочевий в материковые владения ханства и насчитывавшие в своих улусах не менее сотни тысяч человек. На западном же краю ханских владений, у Днестра, сформировалась многочисленная и могущественная Буджакская Орда. Времена, когда Крымский Юрт, Речпосполита и Московское царство были разделены глухими пустынными кордонами, отступали в прошлое: государства росли, ширились, и стали вплотную соприкасаться окраинами — причем на этих окраинах концентрировались наиболее воинственные и вольнолюбивые элементы населения каждой из трех держав. Это неминуемо внесло свои коррективы в ход межгосударственных отношений, причем плюсы и минусы, что несли с собой рост и усиление пограничных сообществ, были весьма схожи для всех трех соседних государств.

С одной стороны, каждый правитель (будь-то крымский хан, польский король или русский царь) рассматривал своих воинственных подданных, обосновавшихся у границ, как передовой ударный отряд и надежный щит от враждебных поползновений соседей. С другой стороны, от обитателей приграничья, вследствие их удаленности от столиц и обособленной самоорганизации, порой было чрезвычайно трудно добиться повиновения. Нередко случалось так, что буджакцы, запорожцы и донцы действовали вопреки намерениям своих государей, путая их стратегические планы. В ответ правители стремились взять деятельность этих беспокойных бойцов под свой жесткий контроль. Вооруженные вылазки приграничных отрядов являлись действенным методом внешней политики — и именно поэтому их следовало предпринимать лишь с ведома и по велению монарха, а не по собственной инициативе вольных добытчиков. Так, Польша, воевавшая в те годы попеременно то со Швецией, то с Московией, всячески старалась избежать конфликта со Стамбулом — и потому строго запрещала украинским казакам нападать на Крым и Турцию без приказа короля. Точно такие же запреты направляла донскому казачеству и Москва, охваченная внутренней смутой и тоже опасавшаяся ссоры с южными соседями. Со своей стороны, Османская империя, воюя с Ираном, старалась сохранить мир с Польшей, и предостерегала буджакцев от самовольных набегов в украинские пределы. Ответственность за соблюдение мирных договоров с восточноевропейскими державами султаны возлагали на крымских ханов, а те, в свой черед, требовали от степных улусов, чтобы ни одна их вылазка на чужие пограничья не предпринималась без ведома ханского двора.

Однако эти призывы часто оставались безрезультатны. И причиной тому было не столько своенравие окраинных жителей, сколько то, что каждый правитель, публично запрещая своим подданным нападать на соседние страны, на деле сознавал, что воинственность приграничных поселенцев держит соседей в страхе, сковывает их силы, и потому, в конечном итоге, укрепляет мощь государства. И хотя пограничные набеги часто влекли за собой ответные удары раздраженных соседей, все же монархи сознательно шли на риск и нередко тайно поощряли такие «самовольные» вылазки за границу. В случае осложнений с соседями правители были готовы легко отречься от всякой своей ответственности за эти акции — зато в случае решительного успеха государство могло рассчитывать на немалые выгоды в международной политической игре.

Такая игра действительно была рискованной — причем не только во внешнеполитическом, но и во внутриполитическом отношении. Любое приграничное сообщество легко приобретало вкус к самостоятельному ведению внешней политики и становилось настоящим "государством в государстве", что нередко выливалось в открытые мятежи против правителя. Такой разворот событий пришлось испытать и Крымскому Юрту с буджакцами, и Речпосполитой с казаками. Когда это происходило, обе державы не жалели ни сил, ни крови, чтобы привести подданных к полному повиновению, и сходство событий, разворачивавшихся тогда по обе стороны польско-крымской границы, выглядело просто поразительным. Отправка королевских отрядов для вытеснения казаков с Запорожья — и переселение буджакцев под надзор хана, казни вожаков казацких восстаний — и истребление мятежных степных мирз: в основе всех этих событий лежали весьма схожие мотивы.

В скором времени приграничные сообщества приобрели в международных отношениях региона такой вес, что правительствам все чаще доводилось, уже ничуть не лукавя, отказываться от какой-либо ответственности за их самовольные действия, а соседние державы начали заключать с ними договоры, словно с отдельными государствами. Наиболее показательным примером тут служат, несомненно, первые военные альянсы правителей Крымского Юрта с украинскими казаками, что стало еще одним новым явлением в отношениях государств Восточной Европы.

Выше уже говорилось о причинах трений, существовавших между крымским и османским дворами. Главным камнем преткновения в отношениях между ними был вопрос о границах полномочий османских падишахов в выборе ханских кандидатур. На протяжении всей предшествующей истории Крымского Юрта его правители упорно стремились ввести прямое наследование трона от отца к сыну (вместо ордынской сложной системы преемства от брата к брату) — однако постоянно сталкивались здесь с сопротивлением как собственной знати, апеллировавшей к чингизидским обычаям, так и османских султанов, предпочитавших назначать и смещать ханов по собственному усмотрению. В результате этого в среде крымских правителей уже довольно давно проявилось стремление ослабить зависимость Крымского Юрта от Османской империи. Это нельзя, впрочем, понимать как намерение полностью порвать политические отношения с Турцией. Речь шла, максимум, о возвращении того порядка вещей, что бытовал век назад, когда Гераи признавали формальное верховенство Османов, а те не вмешивались в вопросы крымского престолонаследия. События прошлых лет, когда Стамбулу доводилось свергать ханов с применением военной силы, породили среди представителей ханской династии возмущение подобным попраниям их древних прав. Потому не удивительно, что наиболее решительное выступление против османского верховенства было поднято Мехмедом III и Шахином Гераями — представителями семейства, которое являлось прямыми наследниками прежних ханов, но по воле Стамбула было насильственно отстранено от власти в пользу другой ветви рода Гераев.

Учитывая печальный опыт своих предшественников (деда Мехмеда II Герая и отца Саадета II Герая, потерпевших крах в военном противостоянии с османами), восставшие обратили внимание на резкое несоответствие между структурой и вооружением крымской и османской армий: ведь если Крым располагал в основном лишь конницей, то Турция была сильна своей янычарской пехотой и артиллерией. Дабы исправить этот дисбаланс, крымские правители призвали к себе на службу украинских казаков, способных на равных противостоять янычарам в качестве ружейных и пушечных стрелков. Такой ход оказался чрезвычайно эффективен: обретя недостающий пехотный компонент, крымское войско впервые в истории сумело разгромить османскую армию, а Мехмед III Герай сохранил за собой ханский титул. Через несколько лет казакам довелось еще раз успешно послужить Мехмед III Гераю — и если, в конце концов, союзников постигла неудача, то причиной тому стал не военный перевес неприятеля, а отказ крымских беев поддерживать хана.

Удачный опыт военного союза с украинскими соседями хорошо запомнился в Крыму. В скором времени их нанял на службу и Инает Герай, поднявший очередное восстание против верховенства стамбульского двора. О том, чтобы воспользоваться казацкой помощью, в трудную минуту подумывали и буджакские мирзы, и даже всегда лояльный султану Джанибек Герай, едва перед ним встала угроза насильственной отставки.

При всей несомненной пользе боевого взаимодействия с казаками, осмелившиеся восстать против султана крымские правители желали большего, а именно — прямого военного альянса с королем Речпосполитой. Предложения о таком союзе в первой половине XVII века звучали со стороны Крыма дважды. Однако Польша сознавала, что подобное союзничество непременно вызовет жесточайшую схватку с Турцией, и потому предпочитала держаться в стороне от крымско-турецкого спора. Оба раза помощь короля ограничилась лишь тайным позволением украинским казакам "самовольно" выступить на помощь ханам; при чем османскому правительству было официально заявлено, что Варшава ни коим образом не причастна событиям в Крыму. Не смотря на столь осторожную позицию польского двора, восставшие ханы все же не оставляли надежд на союз с Речпосполитой (тем более, что в Польше имелись и влиятельные сторонники такого альянса). Надежда рано или поздно заключить полноценное соглашение с Варшавой отчасти поясняет, почему Бахчисарай без особого энтузиазма встречал ответные просьбы бунтующих казаков о военной помощи против короля: мятежные ханы желали видеть Речпосполиту единой и готовой прийти Крыму на помощь объединенными силами как украинских казаков, так и польских солдат. Следует, впрочем, заметить, что просьбы днепровских соседей не оставались вовсе без ответа: те все же получили ханскую подмогу (пусть и не в том масштабе, в каком желали), и впоследствии этот опыт еще придет на память стратегам грядущих казацких восстаний.

История первого крымско-казацкого военного союза отмечена и героизмом, и досадными неудачами. Взаимоотношения союзников были настолько многогранны и разносторонни, что не укладываются в привычные упрощенные построения — будь то измышления об "извечной ненависти", либо мифы о "сердечной любви". Правдой является то, что соседи хорошо знали друг друга, и потому воспринимали партнера трезво и ясно. Каждая сторона не отрицала того, что преследует собственный интерес, и соглашалась с тем, что партнер вправе преследовать свой, — и когда эти интересы совпадали, крымцы и украинцы стояли в единых рядах против общих недругов. (Забегая далеко вперед, добавлю, что в будущем их интересы в силу объективных причин станут совпадать все чаще — покуда на Причерноморье не надвинется поглощающая масса очередной новосозданной империи, в противоборстве с которой будут надолго подавлены силы и тех, и других).

Борьба крымских ханов за большую самостоятельность перед лицом Стамбула не увенчалась успехом. Слишком неравны были силы, слишком эпизодически велась эта борьба, да и, кроме того, вольнолюбивые устремления вождей антиосманских восстаний разделялись в Крыму далеко не всеми. Даже в среде самих Гераев бытовали весьма разные мнения по поводу взаимоотношений с османским двором; и если одни претенденты на трон отрицали всякое право Стамбула вмешиваться в дела Крыма, то их соперники, напротив, призывали себе на помощь и султанов, и турецкий придворный штат, обещая взамен полную лояльность падишаху. Что же касалось населения страны в целом, то подавляющее большинство ханских подданных подчинялось не непосредственно хану, а прежде всего своим бессменно и пожизненно властвующим родовым старейшинам. Поэтому смена хозяев Бахчисарайского дворца, по сути, мало затрагивала повседневную жизнь родовых общин. Единственным, что действительно имело жизненную важность для всех и каждого — и городского ремесленника, и сельского общинника, и степного кочевника, — было вовсе не сохранение престола за той или иной ветвью ханского семейства и даже не взаимоотношения Бахчисарая со Стамбулом, а стабильность, безопасность и покой. Каждое общественное потрясение, каждый новый виток борьбы вокруг трона грозил нарушить привычный уклад жизни, повлечь за собой разнообразные бедствия, — и уже по этой причине воспринимался как явление нежелательное и опасное. Как известно, лучший правитель — это тот, кто не докучает своим подданным тревожными переменами. Из этого и исходили проницательные беи, определяя свои симпатии к тому или иному кандидату на ханский престол, — а тем самым формируя и симпатии подвластного им народа.

Несомненно, мятежные правители Крыма имели бы гораздо больший успех в своих начинаниях, если бы их замыслы пользовались широкой поддержкой крымской знати. Однако добиться такой поддержки им никогда не удавалось: ведь стремление ханов к обособлению от Стамбула непременно сопровождалось и стремлением ограничить властные полномочия аристократии. Как это ни парадоксально, но для ревнителей независимости Крыма идеалом государственного устройства выступала вовсе не старая местная политическая система (в сути своей являвшаяся ордынской), а та же самая Османская империя с ее абсолютной властью султана и отсутствием класса родовой знати. Это, конечно, не отвечало интересам крымских беев и мирз, и поэтому в истории страны не раз повторялись ситуации, когда знать отворачивалась от собственного хана в его противостоянии с падишахом.

У беев были веские основания тревожиться за сохранение своих широких полномочий — ибо они не могли не замечать, что в сравнении с предыдущими десятилетиями эти полномочия сократились. Достаточно отметить уже то, что крымские беи давно утратили свою главную, основополагающую привилегию: самостоятельно избирать себе хана. К началу XVII столетия эта прерогатива целиком перешла к османскому двору, и выборы хана собранием родовых старейшин превратились в чисто церемониальную процедуру. Уже не раз бывали случаи, когда выбор беев, совершенный по всем правилам и традициям, отвергался Стамбулом — и аристократам приходилось собираться повторно, дабы придать видимость законности произвольному решению падишаха.

Неверно, впрочем, будет и преуменьшать мощь крымских беев, которая останется за ними на протяжении всей истории Крымского ханства. Основу этой мощи составляли их войска, т. е. вся сила крымской армии, повинующейся в первую очередь не хану, а своим родовым старейшинам. Однако не все вопросы государственной жизни решаются военной силой — и уж здесь влияние бейской верхушки без всякого сомнения ослабевало. В придворных кругах стремительно набирала вес прослойка служилой знати во главе с ханским везирем. И если в военных делах родовая аристократия по-прежнему сохраняла лидирующие позиции, то во многих других направлениях (международные контакты ханства, внутренняя политика правительства и т. д.) на первый план все чаще выходила знать служилая. Некоторые из ханских везирей порой достигали такого влияния в государстве, что по своему политическому весу вполне могли сравниться с первейшими из родовых вождей. Этот процесс медленной «смены элит» в скором будущем станет заметным явлением во внутриполитической жизни Крыма, и родовой знати еще предстоит поспорить со служилой за первенство в принятии государственных решений. Впрочем, в первой половине XVII в. об этом говорить еще рано, и основные линии соперничества пока что пролегали в среде родовой аристократии.

На рубеже XVI и XVII столетий баланс сил между двумя крупнейшими родами Крыма, Ширинами и Мансурами, оставался более или менее стабилен, пока в начале XVII в. крымские Мансуры не обрели неожиданного подкрепления в лице своих родичей из Буджака. Население этого удаленного от Крыма края, расположенного в причерноморских степях между Днестром и Дунаем, составляли потомки давних ордынских поселенцев, а также мангытских улусов, переселенных туда Менгли Гераем после его победы над волжской Ордой. К началу XVII ст. это сообщество было объединено под властью местной ветви рода Мансур во главе с мирзой Кан-Темиром, которого без преувеличения можно причислить к выдающимся фигурам своей эпохи. Ему удалось сплотить разрозненные улусы в подобие государственного организма: Буджакскую Орду, с которой отныне приходилось считаться и Крыму, и Польше, и самой Османской империи.

Будучи типичным представителем родовой знати, предводитель Буджакской Орды сознавал усиливающуюся в Крыму тенденцию к ограничению полномочий аристократии и усилению ханской власти. Потому, дабы защитить свой статус полунезависимого родового вождя, Кан-Темир ловко маневрировал между Бахчисараем и Стамбулом, играя на их противоречиях и не останавливаясь даже перед прямым военным сопротивлением бахчисарайскому двору. С целью укрепить свой авторитет в глазах султана, Кан-Темир боролся с антиосманскими восстаниями крымских правителей — и когда эта борьба перенеслась на территорию полуострова, она приняла форму настоящей гражданской войны: конфликт хана и султана (на стороне которого неизменно выступал Кан-Темир) перерос в межклановую усобицу Мансуров и Ширинов, когда войска с обеих сторон поочередно разоряли селения и улусы соперничающего рода. В ходе этого конфликта буджакский предводитель, пользуясь полной поддержкой своих крымских соплеменников, обрел огромное влияние в ханстве и сумел оттеснить на вторые роли своих давних соперников Ширинов. Вскоре у него появился дополнительный шанс увеличить свое могущество: это было связано с переселением в ханские владения многих десятков тысяч волжских и кубанских ногайцев, спасавшихся со своих прежних кочевий от нашествия калмыков и утеснений русского правительства. Кан-Темир рассчитывал взять новоприбывших под свой контроль и тем самым неизмеримо усилить свою мощь, однако ханам удалось предотвратить это, оставив переселенцев под собственным контролем. В конце концов, стремительная карьера Кан-Темира оборвалась: обеспокоившись его растущим влиянием, османский двор предпочел избавиться от чрезмерно вознесшегося мирзы, а вслед за этим в Крыму подверглись репрессиям и почти все мирзы-сторонники Кан-Темира.

В этих трагических событиях крымские Мансуры лишились фактически всей своей верхушки. Еще раньше, на пике междоусобицы, то же случилось и с Ширинами, чьи первые лица были истреблены либо изгнаны из Крыма Кан-Темиром. Таким образом, аристократия Крымского Юрта понесла в усобных столкновениях 1620-30-х гг. немалый урон. Взаимное ослабление родовой знати станет одной из причин, почему в ближайшие десятилетия значительно укрепятся позиции знати служилой, что в конечном итоге поспособствует укреплению ханского единовластия в стране.

Подводя итог, можно видеть, что два главных вопроса, вставших перед крымскими правителями первой половины XVII в. — о единовластии хана и о самостоятельности Крыма — были разрешены неодинаково. С одной стороны, крымские ханы добились усиления своего контроля над крымской аристократией — но в то же время и сами попали в более тесную зависимость от Стамбула. Надо сказать, что эти вопросы были разрешены весьма своевременно, ибо в последующий период крымской истории международная обстановка снова (как в XV-XVI вв.) потребует от Гераев обратить свое внимание главным образом на внешние рубежи государства.

Все вышеизложенное является кратким очерком, который дает лишь общее представление об основных тенденциях в политике Крымского ханства начала XVII в. Разумеется, жизнь Крыма отнюдь не ограничивалась описанной здесь политической борьбой, будь то борьба внешняя или внутренняя. Общеизвестным свойством хроник и летописей всех времен и народов является склонность фиксировать в первую очередь чрезвычайные (и большей частью конфликтные) ситуации, тогда как рутинные детали обыденной жизни зачастую не вызывают интереса летописцев — при том, что именно эти детали часто представляют огромную ценность для воссоздания облика эпохи. Крымский Юрт был многолюдным и сложно устроенным обществом. В нем шла интенсивная культурная и духовная жизнь (образ которой, благодаря усилиям современных крымскотатарских исследователей, сегодня постепенно восстает из полного забвения в таком богатстве, которое превосходят все ожидания). Происходили важные перемены и в экономическом укладе страны (тема, до сих пор так и не получившая должного научного освещения, хотя на ее исключительную важность для постижения истории Крыма американская историческая школа справедливо указывала еще около сорока лет назад). Словом, общая картина внутренней жизни Крыма, как и любой другой страны, была гораздо красочнее, чем это может представляться из сегодняшнего дня. Для того, чтобы создать всеобъемлющую «энциклопедию» цивилизации Крымского ханства, необходимы годы скоординированного труда целой академической школы, возникновение которой — очевидно, дело не слишком скорого будущего. Задача же, которую я сегодня ставлю перед собой, — это популярно изложить единственный, но наиболее важный аспект истории Крыма тех времен: формирование и политическое развитие крымскотатарского государства.

* * *

Теперь настает час перейти к непосредственному освещению событий — уже не столько в обобщающих категориях процессов и тенденций, сколько через призму взглядов и поступков исторических деятелей. Опыт первого тома, получившего теплые отклики любителей истории и благосклонные отзывы профессионалов, убеждает, что взгляд на исторический материал «через человека» (то есть, через попытки постичь мировоззрение и мотивы участников событий) способен коснуться не только умов, но и сердец. События давнего прошлого обретают «цвет и объем», а судьбы людей и народов вызывают сопереживание, помогая сформировать живое личностное отношение к стране и эпохе. В обширной читательской почте, поступившей со времени издания первого тома, нередко говорится о том, что знакомство с книгой стало для читателя (особенно малознакомого с Крымом) странствием по совершенно новому миру, которое расширило устоявшиеся представления и поколебало привычные предрассудки. Это лучшее, что любой автор может услышать о своем произведении — в особенности, если он и сам порой чувствует себя словно участник малого отряда первопроходцев, заново открывающих почти позабытый внешним миром материк.

На этом мне остается завершить свое вводное слово и пригласить читателя в путешествие по просторам двух материков, на стыке которых некогда стояла держава Гераев.

Бахчисарай, март 2009