Часть I.

Могучий и величественный царит над толпой молчаливых и грузных исполинов Яйлы колосс Крыма, Чатыр-Даг.

Ослепительно сверкающая на далекое пространство своими точно по линейке разлинованными слоями юрского известняка громада этого колосса издали кажется почти правильной пирамидой с очень широким основанием и с совершенно ровной, как плоскость стола, усеченной вершиной. На самом же деле Чатыр-Даг составляется из многих отдельных возвышений с такими же плоскими вершинами, служащими в сущности его уступами, и только конечный придаток его, в семьсот футов вышиной, грузно насевший на плоскости Биюк-Янкой-Яйлы, как статуя на пьедестале, является уже отдельной, вполне самостоятельной горой, белые известковые бока которой с залежавшимися там и сям в ложбинах их поздними снегами искрятся на солнце и видны почти на триста верст отовсюду, резко выделяясь на темном фоне лесов и глубокого южного неба.

Но правильность этой сверкающей пирамиды — только кажущаяся издали, благодаря расстоянию, скрадывающему и затушевывающему все, даже очень крупные, детали этой громаднейшей до колоссальности горной картины.

Стоить приблизиться к Чатыр-Дагу даже на несколько верст только, чтобы быть пораженным целым лабиринтом просветов, теней, контуров, впадин, уступов, громадных бесформенных глыб и зияющих таинственной мглой провалов, которыми покрыто сплошь так безжалостно растерзанное и израненное вековою борьбой стихий тело этого великана-страдальца!

Да и неудивительно: ведь это здесь возмутившиеся против неба титаны громоздили утесы один на другой, чтобы добраться по ним до беспредельных высот, обиталищ Кроноса; здесь был главный очаг чудовищно безумной борьбы великанов земли с колоссами неба, этих жалких в своей ослепленной гордости рабов смерти с сынами вечного бессмертия; здесь должен быль совершиться переворот мира, конец восторжествовать над началом, момента—над беспредельностью, пылинка — над громадой вселенной; здесь живое на миг хотело побороть сам источник всякой жизни — вечную жизнь; здесь ослепленный своей безмерной для земли силой человек-титан хотел раз навсегда сбросить с себя ненавистные оковы смерти и на зло вековому порядку всякого конечного бытия, на зло богам, возродиться в бесконечности; здесь жалкий смертный возмечтал стать богом!..

Уже нагроможденные один на другой утесы и скалы давно скрылись в самых далеких слоях вечно голубых небесных высот, а титаны все продолжали отрывать от земли новые и новые глыбы и со дна образующихся бездн относить их на своих могучих плечах на самый верх баррикады. Уже, прибавляя уступ за уступом, безумцы мнили скоро добраться до горных уступов Олимпа, чтобы, ринувшись туда всесокрушающим потоком, низвергнуть в бездну возлежавших на них владык мира, богов, и самим возлечь на этих уступах, самим стать богами, когда взор бога богов Кроноса случайно упал на это жалкое создание титанов...

Разгневанный, метнул он вниз горсть своих страшных перунов... Грянули громы небес и во мгновение ока рухнули эти тысячи тысяч утесов в разверстую у подножия их бездну... Дрогнул весь мир, оглушенный этим падением громад и... на том самом месте, с которого ослепленная в своем безумии толпа дерзала грозить Небесам, остался один лишь хаос руин, а в этом хаосе, извиваясь в бессильной злобе, грызли зубами холодные глыбы низвергнутые в прах черви-титаны!..

Прошел длинный ряд веков. Груда руин под напором стихий и времени все оседала, рассыпалась в прах, уплотнялась. Тысячелетия одно за другим, как трудолюбивые пауки, стали затягивать всю эту хаотическую массу рассыпавшихся камней и земляных глыб непроницаемыми слоями известковой пыли, погребая под ней навеки следы былой титанической борьбы мира с богами... Слой за слоем росла земляная кора над местом погрома, и вот уже целая вереница тысячелетий истребила бесследно далее самую память о некогда грозном былом, погребенном теперь навеки вместе с хаосом руин в глубочайших недрах земли..

Когда же всесильное время опустило над этим местом борьбы чудесно сотканный из травы и цветов душистый зеленый покров, когда над этим покровом зашумело целое море лесов из бука, дуба и граба, — былая пустыня наполнилась сразу движеньем и жизнью. Над ней полились, зазвенели бесконечные трели жаворонков; в лесах грянули целые хоры других пернатых певцов; затрещал сухой валежник под легким копытом пугливых оленей и серн; в горах застучал и десятки раз повторился в звучном эхо топор дровосека и среди всего этого веселого гомона жизни донесся и тихо поплыл над лесом мелодично-торжественный звон далекого колокола...

На место позора и смерти уже хлынула жизнь гремучей волной и вслед за этой первой волной загудел, зашумел ее ни на минуту не смолкающий вечный прибой!

Так возродилась вся эта дикая горная страна, среди которой царит величественный Чатыр-Даг, похоронив под своей грузной громадой все следы давно минувших событий, и только исполины-утесы, изгрызенные, иззубренные некогда страшными зубами погибавших титанов, обступившие беспорядочно-тесной молчаливой толпой все вершины, одни продолжают вечно стоять, как немые свидетели прошедших времен, да целое море горько-соленых слез, брызнувших когда-то из глаз ниспровергнутых в бездну великанов древности и пролитых ими в бессильной злобе, когда они погибали в хаосе руин, и день, и ночь в течение тысяч веков все лижет и гложет подножья хребтов, вечно кипя и шипя белою пеной прибоя...

Время, этот беспощадный могильщик, немой и бесстрастный, одинаково равнодушный и к горю, и к счастью, одинаково холодный к царям и к нищим, к святым и к злодеям, столько же презирающий жизнь, как и смерть, этот вечно бездушный и один только всесильный владыка мира-раба, давно уже заковало все былое непроницаемою броней...

Все кануло в вечность, все потонуло в бездонной пучине забвения...