— Если его жадный глаз нашел, где мое счастье, так мой кинжал еще лучше найдет, где его сердце!..— говорил, скрежеща зубами от гнева, Темир-Булат.
— У него сердца нет, — спокойно произнес кадий, больше думая вслух, чем обращаясь к кому-нибудь. У него вместо сердца твердый камень.
— Хороший кинжал в хорошей руке пронижет камень точно так же, как и печеный хлеб!
— Святая книга удержит твою слепую от гнева руку, — произнес важно главный мулла, Файзулла-Нубин-Шарафетдин-эффенди, сидевший около своего брата-кадия, у которого в доме происходил этот разговор дня через три-четыре после посещения мурзаком Джан-Барабатыр-беем Даута-Хайруллы-Шарафетдина-оглу.
— Святая книга не захочет, чтобы я вместо его сердца пронзил свое собственное, чтимый мулла-эффенди, — произнес почтительно джигит и с горячностью продолжал: — он ослепил меня! Он отнял у меня, готового умереть от жажды, каплю росы, которой сам милосердный Аллах хотел спасти меня от смерти! Он вырвал мое сердце и безжалостно растоптал его ногами! Если он требует Абибе, я требую его жизни... И вы, отец и дядя ее, лучше меня еще понимаете, что такая цена за эту девушку — ничтожная цена, потому что каждый волос с головы твоей дочери, Даут-ага, стоит больше жизни такой собаки, как этот мурзак, который, будучи мусульманином, готовь выпить кровь из каждого из нас, его единоверцев... Если я убью его, я сделаю только благо для всего нашего народа, потому что избавлю его от такого вредного паука, как этот завистливый мурзак.
— Ты кипишь гневом, как море волной, Темир-Булат, — сказал спокойно кадий, — а ты знаешь, что чем больше море кипит и бушует, тем больше непоправимого зла оно делает, потому что разбивает суда и лодки и топит всякого, кого застигнет буря, не разбирая, добрый ли он, или злой человек... Успокойся и тогда будем говорить и думать.
— Брат Даут хорошо говорил тебе, но не сказал главного, — счел своим долгом вставить и свое замечание мулла. — Он не сказал тебе, что во многих местах премудрого и святого Корана сам великий пророк Магомет строго запрещает убийство и грозит каждому правоверному за него геенной1 где грешники в одеждах из смолы и из огня2 и в цепях и ошейниках3 будут претерпевать жестокие побои железными рожнами4 и адское жжение огнем5. Огонь будет обнимать их со всех сторон6, будет стоять шатром на высоких столбах над их несчастными головами7, и лица их от вечных мук будут искажаться от боли8, потому что кожа их, по мере того как она будет пропекаться и, истлевая, отпадать, будет заменяться все новой и новой9… Вечный вой, стоны и визг будут оглашать эти страшные огненные дебри геенны10, и грешники, как о величайшей милости, будут просить себе только смерти11... Но муки их будут бесконечны и безысходны12... Пищей для них будут служить вонючие помои, а питьем — отвратительный гной13 и кипящая вода14. Вот что ожидает тебя, слепец, если ты исполнишь свой грешный замысел! А это все будет наверно, потому что иначе не было бы об этом сказано в пресвятом Алкоране, который один только — чистый источник правды, как и солнце — один только источник чистого огня...
Темир-Булат, выслушав столь ярко и точно, по словам Корана, воспроизведенное описание страшной картины мук геенны, опустил голову с видом страдальца, который ничем и никак не может облегчить своих страданий.
— Зачем же он хочет разбить мою жизнь? — сказали он, наконец, тоскливо. — Зачем же он позавидовал мне и отнимает у меня то, что мне дороже самой жизни?
— Абибе сама предложила ему взять ее, — сказал кадий и рассказал Темир-Булату то, что произошло при посещении его Джан-Барабатыр-беем.
— Хоть ухо мое и слышит твои слова, кадий-ага, но сердце не может и не хочет верить этому, — произнес с запальчивостью юноша.
— Отец правду говорит, — сказала громко Абибе, вошедшая вдруг в комнату из-за шерстяной перегородки, которой отделялась часть комнаты, где были сложены тюфячки, подушки и платье. Лицо ее было сплошь закутано белоснежной чадрой и только два больших глаза горели сквозь небольшую щель покрывала. — Но я хотела и хочу, — продолжала девушка, не давая опомниться присутствующим от ее внезапного появления, — чтобы он взяли меня рабой, а не женой... Я хочу отработать ему самыми тяжелым трудом хотя бы часть долга отца и жить заложницей у него до тех пор, пока Аллах поможет отцу рассчитаться с ним. Я хочу, чтобы он не прогнал отца на закате его дней с родного уголка земли. Пусть он лишит меня жизни, но не лишает отца того дома, в котором увидал свет и он, и его отец, и его дед...
И прежде чем слушатели могли что-нибудь ответить на эту неожиданную речь, подруга звезд быстро вышла из комнаты.
— Изумруд, а не девушка! — произнес с восхищением мулла. — Счастлив ты, брат Даут, имея такую дочь!
— Такой ее создал Аллах: во всем его святая воля! — отвечал старик.
А Темир-Булат только поник головой.
— Что же ты надумал, кадий? — тихо спросил он.
— Пока ничего, кроме того, что не отдам мурзаку своего дитяти, потому что другие две жены его забьют мою бедную Абибе, как коршуны забивают робкую горличку.
— Тогда он возьмет твой дом и твой сад и все твое имущество, — произнес мулла.
Старик ничего не ответил.
— А если я украду ее? — вдруг спросил Темир-Булат. — Ты привезешь Абибе в назначенное время к мурзаку и когда она уже будет в его дворе, налетит, как стадо орлов, толпа джигитов и отнимет у тебя и у него дорогую пленницу... Я, как ветер, унесу ее на своем коне, и пусть этот старый хищник попробует догнать меня и отнять драгоценную ношу, которую я буду держать перед собой на седле. Он скорее сможет вырвать по одному все зубы из челюстей самого сатаны, чем вырвать из моих рук дорогую подругу!
Глаза джигита горели огнем неукротимой решимости, рука сжимала рукоятку ножа, который был у него за поясом. Правда его слов была очевидна сама собой.
— Это ничему не поможет, — сказал спокойно кадий. — Если он, не получит того, что считает равным моему долгу, он будет прав взять у меня и дом и все остальное.
— Ты свое дело сделаешь, — горячо возразили молодой татарин: — ты привезешь дочь мурзаку и не твоя вина, что ее у него со двора отнимут.
— Можно обмануть мурзака, но своего сердца и ока Аллаха, который видит все явное и скрытое, не обманешь, — спокойно сказал Даут.
Молодой человек беспомощно опустился опять на коврик, с которого он, волнуясь, вскочил, когда говорил о том, что похитит Абибе. Он опустил голову почти на самую грудь и сильно задумался.
Старики безмолвно курили свои трубки, а Темир-Булат тяжело дышал. Так прошло много времени в глубоком молчании.
Наконец, жених подруги звезд встал. Он скрестил руки на груди и теперь уже имел вид человека, спокойно обдумавшего свое положение и принявшего какое-то твердое решение. Ни гнева, ни запальчивости в его голосе и жестах уже не было заметно. Он спросил кадия:
— Когда тебе мурзак велел привезти к нему Абибе, ага?
— Он дал мне семь дней сроку.
— Сколько же еще остается дней?
— Четыре.
— Значить, он хочет получить мою невесту в тот самый день, когда у нас в Бахчисарае должна быть борьба?
— Выходить так.
— Но ведь он, наверно, будет сам здесь в этот день, потому что вот уже несколько лет, на моей памяти, он ежегодно в этот день скачек и борьбы бывает здесь и борется. Он хвастает тем, что еще никто после смерти знаменитого нашего борца Османа не мог побороть его.
— Он, наверно, будет здесь, — сказал мулла-эффенди, — потому что, слыхал я, он вызывал на борьбу самого известного борца, рыбака Юрку, из Феодосии, за которого феодосийские и карасубазарские мурзаки будто бы ставят большой заклад.
— И я слыхал про это, — подтвердил Даут-Хайрулла-Шарафетдин-оглу.
— Ну, вот видишь, сказал радостно джигит, — значить, он сам позабыл про это и ошибся. Значить, если бы ты исполнил его слово, некому было бы принять от тебя твою дочь.
— Не знаю, но он ясно сказал: «через семь дней».
— Сделай же мне, ага, великую милость ради счастья твоей дочери и моего.
— Ради счастья Абибе можно все сделать, — сказал старик, — потому что и она сама ради моего счастья готова даже свою молодую жизнь загубить.
— А если брат не сможет сделать — я сделаю! — вставил решительно мулла, очевидно заинтересовавшийся просьбой Темир-Булата. — Абибе всего стоит, потому что другой такой Абибе не найти в целом Крыму, — прибавил он.
— Поезжай завтра же к мурзаку.
— Один?
— Один.
— Зачем?
— Скажи, что ты согласен отдать ему Абибе в жены, — сказал отчетливо джигит.
Оба старика удивленно взглянули на молодого человека, но тот стоял с решительным видом человека, сознающего смысл своих слов.
— Скажи, что ты будешь счастлив отдать ему свою дочь в жены и будешь гордиться таким богатым и славным зятем-беем, как он.
— Что же будет дальше? — спросили в один голос старики-братья.
— А вот что: ты ему скажи, что нигде не слыхано и не видано между татарами, — какая бы ни была невеста и какой бы ни был жених, — чтобы сам отец вез молодую в дом к ее мужу, и потому пусть он сам придет за ней, чтобы принять от тебя твою единственную дочь и, посадив ее в украшенный цветами и лентами и запряженный четверкой самых дорогих лошадей фургон, отвезти в свой дом.
— Это он говорить толково, — поддержал джигита мулла, — потому что по нашему закону не невеста идет за женихом, а жених за невестой. Ведь и путник идет к фонтану, когда захочет утолить жажду, а не фонтан к путнику...
— Так делается во всем свете, так и нужно сделать, — согласился кадий.
— Но ты скажи ему, что ты отдашь ему свою дочь не раньше как окончатся дни скачек и борьбы; а так как будет два дня скачек и один день борьбы, то значить на три дня позже назначенного им срока.
— Для чего это нужно?
— Это нужно для счастья Абибе.
— А если он не согласится продолжить срок?
— Он без всякого сомнения согласится, потому что ему главное — получить Абибе. Ты сам рассказывал мне, что он видел ее, а кто видел ее хоть один раз в своей жизни одну только секунду, тот уже будет думать о ней и искать ее целую жизнь, хотя бы ему суждено было прожить столько же лет, сколько может простоять на земле самый могучий и самый долговечный дуб. Он, наверно, согласится и не может поступить иначе, потому что в дни скачек и борьбы он и сам будет здесь: его лошади будут скакать, а он сам будет бороться со всеми и с Юркой.
— Что же из этого всего будет? Разве этот срок на три дня позже может помочь твоему и нашему горю? — спросил кадий.
— Будет то, чему милосердный Аллах по милости и заступничеству своего святого пророка повелит быть, — произнес загадочно молодой человек.
Кадий и мулла покачали головами, очевидно сомневаясь в полезности и исходе какого-то, пока еще неизвестного для них, плана Темир-Булата.
— Ты скажи ему, — продолжал тот, — что ты, ага, считаешь свой долг уплаченным ему выраженным тобой согласием на его брак с твоею дочерью и что ты охотно отдаешь ее ему в жены, если он сам пожелает приехать за ней, но не раньше окончания дня борьбы, которая должна быть в Бахчисарае после предстоящих у нас скачек.
— И, значит, когда он приедет, отдать ему Абибе? — спросил удивленно старик.
— Если приедет, — отдай! — отвечал решительно Темир-Булат. — Но только я тебе говорю, что он не приедет за ней, потому что не захочет сам.
— Как ты можешь говорить так уверенно о том, чего еще не было и что совсем неизвестно — будет ли?
— Могу говорить, если говорю, потому что знаю, что я не о шуточном деле говорю, а о судьбе той, за которую сейчас же готовь погубить всех людей на всем свете и самого себя!.. Прошу тебя, умоляю тебя, заклинаю тебя пресветлым именем Аллаха, ага, сделай так, как я говорю, и ты увидишь, что беда пройдет сама мимо твоей и моей головы и мимо той головы, за каждый волос которой я готовь отдать всю свою жизнь! — И молодой человек поклонился до земли старику, удивленно разводившему только руками.
— Сделай, как он хочет, Даут, — произнес важно мулла, — потому что, я вижу, он говорит не спроста: верно, сам Аллах невидимым лучом своего божественного света просветлил его ум и внушил его языку сказать то, что он сказал.
— Хорошо, — согласился старик, — я завтра же поеду к Джан-Барабатыр-бею и скажу ему слово в слово так, как ты мне говорил.
— И его ответ привезешь мне?
— Привезу, если доеду живым.
— Сам Аллах внушил тебе исполнить эту мою просьбу! — закончил джигит, собираясь уходить.
— Прощай теперь, мой второй отец, и ты, чтимый мулла-эффенди... Все в руках Аллаха и все, что будет, будет по его святой воле!
И Темир-Булат пошел из комнаты, но в дверях он вдруг повернулся и грозными голосом произнес:
— Если эта собака скажет на твои слова «да», он подарит нам всем счастье, а себе самому — жизнь; если же он скажет «нет», — и при этом глаза говорившего сверкнули диким и зловещим огнем, — этот самый нож пройдет сквозь его сердце, прежде чем наступит данный им тебе сроки для уплаты твоего долга!
И си этими словами Темир-Булат исчез за дверью.
———
Когда на другой день поздно ночью кадий Даут-Хайрулла-Шарафетдин-оглу, исполнив в точности поручение Темир-Булата, возвращался уже домой, перед ним очень далеко, за городом, вдруг точно вырос из темноты всадник.
— Нет Бога кроме Бога... — раздался голос Темир-Булата.
— Магомет пророк Его, — ответил старик.
— Отец, это ты возвращаешься?
— Я, Темир-Булат, по воле Аллаха.
— Говори же скорей, отец, не мучь меня, с чем ты едешь обратно?
— Мурзак отпустил меня с большим почетом и богатым подарком для Абибе, которую он теперь уже считает не твоей, а своей невестой.
Темир-Булат при этих словах заскрежетал зубами.
— Какой подарок посылает они ей? — спросил они чуть слышно.
— Большой кусок дорогого атласа на бешмет и десять червонцев на головной убор.
— В этот самый атлас его завернут, чтобы похоронить, когда я убью его, а червонцы отдадут тем, кто будет рыть для него могилу, — мрачно произнес Темир-Булат, поехавший рядом с кадием. — А условие твое о сроке он принял? — продолжал допрос молодой человек и при этих словах он даже вздрогнул.
— С великой радостью принял и сказал, что приедет за Абибе не на четырех, а на сорока четырех лошадях, потому что фургон ее будут окружать сорок верховых джигитов, лошади которых с головы до ног будут убраны шелковыми платками и лентами.
— Когда приедет?
— На третий день после борьбы.
Вздох облегчения вырвался из груди Темир-Булата.
— Он подарил себе жизнь, а меня избавил от огненной геенны и всех мук ее! — радостно вскричал Темир-Булат и вдруг, пригнувшись к луке седла, гикнул, свистнул и как вихрь помчался по дороге вперед.
— Абибе моя! Абибе моя!! Слава повелителю миров, Аллаху! — донесся из темноты дикий радостный крик ликовавшего джигита, и вслед затем скоро совсем затих и дробный топот бешено скакавшего по дороге коня.
1 ↑ Коран, Сура 4 (жены), айет 94 и 95, Сура 5 (трапеза), айет 35, Сура 6 (скот), айет 152, Сура 17 (сыны Израилевы), айет 35, Сура 25 (фуркан), айет 68.
2 ↑ Коран, Сура 22 (праздник, айет 20.
3 ↑ Коран, Сура 76 (человек), айет 4.
4 ↑ Коран, Сура 22 (праздник), айет 21.
5 ↑ Коран, Сура 2 (корова), айет 22.
6 ↑ Коран, Сура 104 (хулитель), айет 6-9.
7 ↑ Коран, Сура 18 (пещера), айет 28, Сура 90 (город), айет 20.
8 ↑ Коран, Сура 23 (верующие), айет 106.
9 ↑ Коран, Сура 4 (жены), айет 59.
10 ↑ Коран, Сура 11 (гуд), айет 108.
11 ↑ Коран, Сура 25 (фуркан), айет 14-15.
12 ↑ Коран, Сура 22 (праздник), айет 22.
13 ↑ Коран, Сура 69 (неминуемое), айет 36 и Сура 38 (с), айет 57.
14 ↑ Коран, Сура 6 (скот), айет 69.
Комментарии
Список комментариев пуст
Оставьте свой комментарий