IX. Ночные посетители «башни Девы».

Поздняя луна медленно выползала из-за густой пелены, которой точно задернут был горизонт. Багряно-красный серп ее постепенно показывался одним верхним рогом из-за туманной дымки, бросая слабые лучи, а расходившееся и точно вскипевшее море, на темные силуэты скал, начинавшие обрисовываться из общей мглы, благодаря чуть мерцавшему свету этих лучей, и на заснувшую долину, которая длинной черной полосой уходила в глубину гор.

Море в эту последнюю четверть луны разыгралось не на шутку и, поминутно вспыхивая на всем пространстве миллионами фосфорических блесков в шипящей пене на гребнях валов, казалось теперь в темноте зияющей пропастью, по которой с ревом и грохотом блуждали эти загадочные огоньки.

Но в воздухе было совершенно тихо. Тяжелая теплая мгла висела кругом неподвижно и ни одна даже чуть приметная струйка ветра не шелохнула заснувших листьев деревьев. Ни на секунду не смолкавший грохот бури убаюкал природу: она притихла сначала, точно испугавшись этого ужасного взрыва злобы разъяренной стихии, да так и заснула тяжелым мертвенным сном.

По скале между верхней и средней башнями давно уже мелькала какая-то блестящая точка. Огонек медленно поднимался вверх к башне Девы, то пропадая на некоторое время из вида, то снова показываясь над темным контуром скалы. Наконец, когда эта блестящая точка доползла до самого верха, она остановилась на секунду и вслед затем потухла совсем.

Обширный полуразрушенный зал башни Девы был тускло освещен небольшим фонарем. Две стены его, высеченные в скале, и часть крыши стояли нетронутыми временем; но все другие, сложенные искусственно из огромнейших плит, и большая половина зубчатой вышки с ведущей на нее из зала башни узенькой каменной лестницей, от которой уцелело только несколько висевших там и сям отдельных ступенек, наполовину развалились и своими обломками засыпали почти доверху один угол этого таинственного чертога.

У одной из уцелевших стен был сложен из громадных глыб камня четырехугольный помост в виде стола, на краю которого был поставлен фонарь; а в самом углу между стенами находилось аркообразное углубление в рост человека, очевидно служившее некогда дверью в соседнее отделение башни, представлявшее теперь лишь высокую груду обломков. Здесь же, в зале, ближе к углу тех двух стен, которые уже были полуразрушены, на каменном полу находилось маленькое возвышение от бортов того самого глубокого колодца, в который проник с бухты Ибрагим-Али через случайно открытый им подводный проход сквозь расщелину скалы. Почти круглое отверстие этого колодца с приподнятыми над полом краями было прикрыто несколькими плоскими каменными плитами, между которыми оставались довольно широкие щели, а две из них в самой середине были положены настолько косо, что между ними образовался просвет в виде треугольника, который зиял темнотой. Часть крыши в этой стороне башни давно уже рухнула под напором времени вместе с частями обеих искусственных стен и потому-то Ибрагим-Али видел сквозь просвет треугольника так поразившие его две голубые звезды.

Свет фонаря освещал один только угол каменного чертога и еще более усиливал царивший вокруг мрак.

Недалеко от фонаря, на первой ступеньке лестницы, соединявшей некогда зал с вышкой, сидела Фяизя. У ног ее на полу помещался сын, Ибрагим-Али. Тут же недалеко лежал какой-то завязанный в темный платок узелок и очень большой круг свитой из волоса тонкой бечевки со множеством белых палочек, каждая в палец толщиной и не больше четверти аршина длиной.

Пришедшие сюда в такой неурочный час посетители отдыхали от трудного подъема и тихо переговаривались.

— Зачем ты, мой любимый сын, утеха и радость души моей, задумал такое безумное дело? Ведь ты наполнил бедное сердце матери такой тревогой, что оно рвется на части от страха, — говорила задумчиво Фяизя, отирая глаза концом отброшенной с лица темной чадры.

— Ты, мать, напрасно только печалишь себя… Сама судьба хотела, чтобы я поступил так, как решил поступить, потому что иначе глаз мой не увидит Азет под своей крышей.

— Если судьба судила ее тебе в жены, то это и так исполнится, без того, чтобы ты рисковал погибнуть по доброй воле своей и осиротить нас двух стариков, которые зажгли в тебе свет жизни вовсе не для того, чтобы видеть, как он погаснет… Сохрани нас Бог, сохрани нас Бог от такой великой беды! — и Фяизя с бесконечной скорбью в лице качала при этих словах головой.

— Нет, мать, не отговаривай меня: жизнь без Азет для меня после того, как Аллах захотел, чтобы я увидел этого ангела, хуже смерти.

— А если ты потонешь?

— Ты знаешь, мать, что я в воде могу поспорить с любой водяной птицей и рыбой.

— Это я знаю, но здесь под скалой сильный прибой может как легкую щепку бросить тебя на камень и разбить на мелкие части… Когда твой старый отец рассказывал мне про это глупое слово отца Азет, он прибавил: «Значит, Ибрагиму не суждено иметь эту девушку своей женой, потому что не родился еще тот человек, который мог бы исполнить такое дурацкое условие, которое способен был придумать только ослепленный неслыханной гордостью человек, и остаться живым». Так он говорил, Ибрагим, а твой старый бабай знает море еще лучше, чем ты.

— Это он говорил потому только, что не знает того, что случайно узнал я, как будто нарочно для того, чтобы суметь выполнить сказанное гордым отцом девушки. Слушай же, мать, меня хорошо и ты сама увидишь, что тебе нечего так страшиться за меня. Я нарочно привел теперь тебя сюда, чтобы ты своими глазами увидела то, о чем я рассказал одной только тебе и чего больше не знает и никогда не узнает никто.

И Ибрагим-Али передал матери подробно свой план.

Мустафа-Искак, отказавший наотрез отдать ему в жены Азет, потому что хотел иметь зятем мурзака, имел неосторожность обмолвиться одним условием, которое, конечно же, этот, не в меру гордый, благодаря своему богатству, человек считал совершенно невыполнимым. Он сказал, что отдаст и даже без выкупа с богатым приданым Азет ему в жены только в том случае, если Ибрагим-Али решится прыгнуть в море со скалы, на которой стоит башня Девы, и если он не погибнет. Это было бы, конечно, вовсе не исполнимым, если бы судьба не открыла случайно Ибрагиму подводного прохода в колодец, выходящий в башню. Теперь же это — пустяк! Под скалой море очень глубоко, так что, упавши в его с разлета, Ибрагим не рискует убиться о дно. А привыкнув уже с детства прыгать в воду с большой высоты, Ибрагим-Али, конечно, сумеет долететь до воды прямо, чтобы не убиться, ударившись о поверхность ее плашмя. Как бы ни сильна была буря и как бы ни был страшен прибой у скалы, тело человека, разлетевшегося с большой высоты, пронесется, благодаря своей тяжести, сквозь волны и верхние взбаламученные слои воды так стремительно быстро, что не успеет быть отброшенным валом, во всяком случае, а в особенности, если долетит до воды в тот момент, когда разбившийся о скалу вал стремительным потоком несется назад и, встретившись с новым набегающим валом, производит кипящий пеной и брызгами водоворот. А пройдя благополучно верхний бушующий пласт воды и достигнув нижних совершенно спокойных ее слоев, Ибрагим-Али, которому не нужно уже будет подниматься опять на поверхность, где бы он теперь уже, наверно, погиб безвозвратно, потому что в ту же минуту был бы разбит волной о скалу, — нырнет в известный ему подводный проход и через несколько секунд очутится уже в этом глубоком колодце, а еще через несколько минут и на том самом месте, где он теперь сидит с матерью. Он оденется здесь в то платье, которое мать принесла в узелке, и, выйдя через отверстие в стене на другую сторону башни так, что никто из стоящих на берегу и первых уступах скалы людей его не заметит, спокойно опустится вниз к долине по крутой тропинке, идущей в сторону скалы.

А для того, чтобы из глубины колодца подняться наверх, он принес с собой очень крепкую и длинную волосяную бечевку, связанную из нескольких концов рыболовных бечевок от устричных сетей-волокуш; он привязал на ней на расстоянии одного аршина друг от друга крепкие кизиловые палочки и таким образом устроил надежную и удобную веревочную лестницу. По этой лестнице он легко и свободно выберется из колодца вверх. Узелок с одеждой он спрячет сейчас где-нибудь в башне и теперь же приспособит и веревочную лестницу, чтобы все было готово к тому времени, когда придется исполнить задуманное.

— Теперь ты видишь, мать, что ты горюешь напрасно, — закончил он свое объяснение и прибавил: — Море показало мне эту чудесную девушку, море открыло мне свою веками никому неизвестную тайну, море отдало мне золотой дар Азет, так пусть же оно и рассудит меня с гордым отцом этой девушки! Я верю, мать, что этот суд моря будет суд правый, и что оно присудит мне ту, ради которой я готов решиться на все и которая, даже не видя меня, уже отдала мне свое как глаз Магомета чистое сердце.

И Ибрагим-Али стал приспосабливать веревочную лестницу. Фяизя держала около него фонарь, а он стал опускать в колодец веревку, привязав предварительно на конце ее тяжелый камень.

Опуская постепенно эту лестницу внутрь колодца, он считал, сколько уходило палочек. Едва девяносто девятая палочка мелькнула в треугольник, как привязанный к концу веревки камень коснулся уже воды.

— Смотри, мать, — сказал при этом Ибрагим-Али радостным голосом: — глубина колодца, а значит и высота утеса, с которого я прыгну, девяносто девять аршин. Это значит, что я должен исполнить задуманное во славу Того, к имени которого Коран прилагает ровно столько же названий. Значит, сам Аллах поможет мне в этом!

— Да будет же Его благая воля! — набожно сказала начинавшая уже успокаиваться мать.

Ибрагим-Али обвязал верхний конец веревки вокруг толстой каменной плиты, а для того, чтобы привязанного конца не было видно на случай, если бы кто-нибудь зашел в башню прежде, чем это приспособление сослужит свою службу, он положил на ту плиту, вокруг которой конец веревки был обмотан, другую, меньшую, и, кроме того, расширил немного просвет треугольника, отодвинув составлявшие его плиты одну от другой для того, чтобы в просвет этот свободно можно было пролезть изнутри. Узелок с одеждой затем был спрятан в широкой трещине стены и заложен снаружи каменной плитой.

— Теперь ты, мать, видела собственными глазами, что задуманное мной совсем не так страшно, как ты думала. Успокойся же и жди терпеливо: через некоторое время по воле всемогущего Бога, вместо одного сына ты будешь иметь и сына и любимую дочь, — сказал сын, окончивши все приготовления.

— Пусть будет так, как должно быть и как определено у милосердного Отца всех людей в начертанной Им раньше сотворения земли и неба книге судеб! — ответила Фяизя, и мать с сыном, взяв фонарь, вышли из башни и стали спускаться со скалы.

Спустившись в долину, они задули фонарь.

Восток только что начинал чуть заметно алеть первыми проблесками утренней зари, когда мать и сын тихо входили под свою крышу. Никто не узнал об этом их ночном путешествии.

Байкеттын-Умэр-Аромазан-оглу сладко спал на арбе, полной свежего сена.