Дня через два после этого разговора Мустафа-Искак-оглу после утренней молитвы уехал посмотреть свою табачную бахчу, верстах в пяти от Таракташа. Не прошло и получаса со времени его отъезда, как на женской половине дома уже появилась Фяизя.
Хозяйка Аньзямяль, видимо, ничего не знала о происшедшем между мужьями, потому что принимала ее с полной непринужденностью и радушием и угостила ее таким крепким и густым кофе, приправленным такой основательной порцией сплетен, что у гостьи к концу визита с непривычки начинала уже кружиться голова. Почтенная хозяйка, как оказалась, знала в совершенстве всю подноготную жизни всех соседей своего околотка, в особенности женской ее половины, и, выкладывая весь этот богатый запас сведений своей гостье, сама захлебывалась от удовольствия.
Но с особенной любовью и интересом эта достойная половина обладателя попоны из парчи остановилась на мельчайших подробностях жизни Мухамеда-Мухам и его жены, Алими.
В этом интересном вопросе всеведение хозяйки прямо уже не имело границ, потому что доходило до таких сокровенных закоулков, как… изнанка панталон мудрейшего из мулл! По самым точным сведениям Аньзямяли оказывалось, что, когда Алимя шила своему супругу новые панталоны из куска верблюжьего сукна, поднесенного мулле к празднику Курбан-Байрама Мустафой-Искаком-оглу, она перевернула на них по нечаянности целую чашку красной цареградской шелковицы вместе с соком, и хотя ею были приняты сейчас же все самые энергичные меры к тому, чтобы на сукне не осталось пятна, однако старания ее не увенчались успехом, и мудрейший из мулл в настоящее время носит на одном из сокровеннейших уголков своего туалета огромнейшее темно-красное пятно, как уличительный документ неловкости рук своей супруги.
Фяизя делала вид, что внимательно слушает всю это болтовню, но голова ее была занята совсем другой мыслью. Она несколько раз пристально поглядывала на другой конец комнаты, где дочь хозяйки, Азет, относившаяся, по-видимому, совершенно безучастно к россказням своей матери, сидела, наклонившись над вышиванием, и старательно отделывала золотой ниткой какие-то причудливые цветы и фигуры на краю широкого полотенца. Фяизя, впрочем, обратила внимание на то, что эта безучастность была скорее притворной, потому что, когда Аньзямяль коснулась щекотливой подробности, как панталоны Мухамеда-Мухам, краска румянца покрыла нежные щеки девушки, и она еще ниже наклонилась к работе.
Наконец, длинный ряд и ближайших и более отдаленных соседей околотка пришел к концу в неисчерпаемом калейдоскопе словоохотливой Аньзямяли и она вышла из комнаты по каким-то хозяйственным надобностям.
Как только внутренняя дверь во дворе затворилась за ней, Фяизя быстро встала со своего места и, подойдя к Азет, сунула ей под работу на колени какой-то голубой атласный пакетик, перевязанный крест-накрест серебряным шнурком, и при этом шепнула:
— Спрячь скорее, Азет: это тебе посылает море.
Большие блестящие глаза девушки поднялись на гостью скорее испуганно, чем удивленно.
— Какое море? — спросила она.
— То самое море, которое слушало твою песню, и на дно которого опустился твой золотой подарок. Это оно теперь посылает тебе свой вещий ответ.
Изумлению девушки не было пределов. Густая краска стыдливости залила ее лица, когда она прошептала:
— А ты как узнала про это?
— Мне сказало море.
При этих словах изумленная девушка опять вскинула на говорившую свои чудные глаза, в которых одновременно выражались и боязнь, и любопытство, и какое-то ласковое доверие.
— Не бойся меня, дитя, — продолжала ласково Фяизя. — Здесь для тебя много места… Вот где для тебя давно уже готов самый заветный уголок, — и она приложила руку к своему сердцу. — Через несколько дней я снова приду сюда для того, чтобы дать тебе возможность, если захочешь, послать со мной морю ответ… Ты не бойся и доверяй мне, потому что я молчаливее, чем сама пучина морская… Только спрячь подальше то, что я дала тебе… Никто в целом свете не должен знать ничего об этом.
В этот момент за дверью снова раздался голос возвращающейся Аньзямяли, и Фяизя поспешила занять свое место, а девушка, сунув пакетик на грудь под кафтан, опять наклонилась над своей работой.
По возвращении хозяйки Фяизя для приличия посидела еще несколько минут и, наконец, ушла, пообещав Аньзямяли на днях принести много красивых раковин, которые привез недавно ее сын, Ибрагим-Али, с моря.
———
Руки у Азет дрожали как в лихорадке, когда она, улучив, наконец, минуту и воспользовавшись отсутствием матери, отправившейся проведать муллиху Алимю, вынула из-за кафтана переданный ей Фяизей атласный пакетик и стала разворачивать его.
В пакетике оказалось письмо. Кроме голубого атласа, оно было завернуто еще в отдельную бумагу, на которой, вместо адреса, было написано так:
«Море посылает этот привет самому душистому и пышному из цветков во всем свете.
«Он дойдет до цветка, если на то будет милость и соизволение всеблагого Аллаха, — да сияет и блещет Его величайшее имя столько ярче всех звезд небесного свода, сколько ярче горят изумруд и рубин при лучах солнца, чем простые булыжники, валяющиеся в темную ночь на пыльной дороге!
«Письмо это передаст несравненному из цветков рука преданного и верного друга, если допустит это Господь, — да славится и восхваляется Его имя миллионами миллионов людей! — такая рука, которая не дрогнет взять пылающий уголь и смертоносного скорпиона, если понадобится отбросить их от того, кому это письмо предназначено!
«О, Господи миров! Ты — единый владыка и царь земли и небес, подземных пространств и всех бесконечных тенистых обитателей рая в беспредельной дали названных высот!!»
Азет дважды перечитала это заменяющее адрес предисловие. Глаза ее горели, лицо пылало счастливым румянцем. Она в этот момент больше, чем когда-либо, действительно, походила на только что распустившийся пышный цветок.
Вложив эту бумагу в атласный пакет, девушка развернула само письмо, чтобы прочесть, и при первом же взгляде обомлела: лист был сложен пополам и верхняя его половина, по обыкновению, оставлена чистой, т.е. не заполненной текстом. На этой половине не было даже, как должно было быть, подписи писавшего, а были приложены только две большие печати.
Вид и форма этих печатей и привели Азет в изумление: на тонких круглых пластинках окрашенного в голубой цвет воска были оттиснуты две стороны той самой подаренной Азет матерью золотой монеты, которую она бросила в море!
Значит, Фяизя, в глазах которой светилось для нее столько любви и ласки, сказала правду, что море посылает ей это письмо, потому что кто же, кроме моря, мог приложить сюда лежащую на дне его пучины монету?
Но как понять все это? И что за связь между морем и этой доброй женщиной, которую Азет знает давно, еще с самого детства?
И она стала читать письмо:
«Нет бога, кроме Бога!..
«Когда всемогущий Создатель вселенной, Аллах, сотворив землю, взглянул на Свое творение с высоты лучезарного престола, оно Ему показалось бедным и жалким, потому что на земле еще не было цветов… И Он щедрой рукой своей усыпал эту землю цветами.
«Когда Он вторично взглянул вниз, то хотя цветочный ковер, покрывавший землю теперь, и украсил ее, как богаты наряд украшает всякого, даже самого безобразного человека, но и этот сотканный из цветов ковер показался ему бедным, потому что между цветами не было еще голубой душистой фиалки!
«И милосердный Творец всякой красоты протянул над миром опять Свою чудесную десницу, и из недр. его выглянули среди этого ковра голубые глазочки скромной фиалки, а воздух наполнился таким чудесным ароматом, которому подобного нет в целой природе. Аромат этот вознесся до самого подножия Божьего трона и наполнил радостью сердце самого Миротворца, который после этого признал свое творение совершенным.
«Поэтому-то и сказал величайший из всех ходивших по земле пророков, пророк Магомет, о фиалке то, что сказал, и эти его святые слова так записаны в святой книге: «Запах фиалки превосходит всякий запах, как религия эль-ислама превосходит всякие другие религии».
«Ты, Азет, — самая скромная и самая душиста из всех фиалок целого мира, — да продлит Владыка жизни и смерти твою жизнь еще ровно столько лет, сколько качеств приложено к величайшему имени Его, а их ведь, как известно из той же святой книги, приложено девяносто девять!
«Душа твоя открылась пред могучим морем в тот час, когда, спокойное и величавое, оно могло услышать твою полную девичьих слез песню… И море услышало этот твой вопль, лучшая из фиалок; оно приняло твой дар, сберегло его в тайниках своих прозрачных глубин и отдало его тому, с судьбой которого оно судило связать до гробовой доски и твою судьбу… Знай же, душистый цветок, что море судило тебя Ибрагиму-Али, сыну той самой доброй из матерей, из руки которой будет передана в твои руки эта счастливая весть. Так хочет море! Так хочет Сам Бог!!
«И хотя против такого суда могучего моря восстала ослепленная золотом гордость отца твоего, Мустафы-Искака-оглу, но то, что должно быть, будет по велению моря, если бы даже золото отца твоего весила в десть, сто, тысячу раз больше того, сколько весит он сам со своей безмерной гордыней!
«Что ответишь на это сама ты, райская птичка? Какой отклик даст твое собственное чистое сердце, самый лучший, самый скромный и самый душистый цветок целого мира?! Бальзам или яд, свет или тьму, жизнь или смерть пришлешь ты тому, кто в любящем сердце считает уже тебя своей женой и кто приложил здесь эту печать, как верный и лучший признак того, что он есть счастливый избранник моря-судьи?..
…«И Магомет его пророк!!»
———
Прошло несколько дней. Азет поминутно поглядывала сквозь деревянные решетки окон, чтоб увидеть, не подходит ли к их дому та, которую она давно уже ждала с таким нетерпением и которая, уходя, обещала прийти опять через несколько дней.
Наконец, накануне пятницы Фяизя пришла и принесла с собой обещанный Аньзямяли узелок красивых раковин. Когда девушка увидела ее, лицо ее зарделось, как маков цвет, счастливым румянцем, и она невольно потупила глаза.
Аньзямяль засуетилась и заахала от радости при виде давно желанной гостьи. Ее, в свою очередь, радовали не столько даже принесенные гостьей красивые раковины, сколько то обстоятельство, что появился свежий человек, которому достойная наблюдательница текущей жизни могла немедленно же передать все последние новости околотка.
И счастливая супруга не в меру гордого Мустафы-Искака-оглу поспешила освободить свою грудь от давившего ее спуда интереснейших сведений и поделиться с пришедшей самыми животрепещущими событиями дня. Главнейшими из этих новостей были следующие: во-первых, муж ее приказал ей приготовить на завтра в изобилии всяких яств и угощений, так как назавтра ожидалось прибытие в Таракташ такого почетного и желанного гостя, каким всегда считался старый Хайдар со своей удивительной скрипкой. Он, конечно же, будет петь свои чудесные песни, в которых он рассказывает много разных удивительных вещей.
Во-вторых, пятнистая корова муллихи Алими, — та самая корова, которую уже два года ее муж, Мустафа-Искак, безуспешно торгует у муллы и которая дает такое густое молоко, что катыком из этого молока можно было бы угостить самого султана, — не дальше, как сегодня утром, сломала себе левый рог у самого корня. Конечно, только у такой хозяйки, как Алимя, и может случиться что-нибудь подобное! Ведь где же это видано и где слыхано, чтобы такую корову можно было выпускать со двора в лес с привязанной к рогам веревкой?! Как доила на привязи, так и выпустила. Хорошо еще, что, зацепившись в лесу веревкой за пень, она сломала себе только один рог: ведь если бы рога эти были покрепче, то, рванувшись сильнее, корова легко могла оторвать себе от туловища и всю голову! Поделом Алиме! Пусть другой раз будет поумнее! Пусть не кичится своим катыком!
В-третьих!.. Но когда Аньзямяль дошла до этого нарочно оставленного ею pour la bonne bouche номера, глаза и все лицо изобразили столько удовольствия, что она даже остановилась на секунду и, видимо, смаковала вперед то ошеломляющее действие, которое, конечно же, должна произвести на слушательницу предстоящая новость.
Но весть эта была или слишком сенсационного характера, так что ее можно было доверить только приятельскому уху, но так, чтобы и стены даже не подслушали, в чем дело, или же — и это, пожалуй, было вернее — присутствие дочери, Азет, стесняло словоохотливую мамашу, потому что, Аньзямяль наклонилась к Фяизе и стала быстро, не переводя духа, шептать ей что-то на ухо.
Как ни равнодушно выслушивала Фяизя, пришедшая сюда совсем за другим, все эти сплетни, но так таинственно сообщенное ей, вероятно, на самом деле было нечто удивительное, потому что она покачала головой и даже усомнилась:
— Керчек-мы?1 — удивленно спросила она.
— Керчек!2 — ответила хозяйка убежденным тоном и победоносно взглянула на слушательницу с таким видом, как будто хотела сказать: «что же ты теперь после этого скажешь?».
Но по выражению лица гостьи было ясно, что она положительно отказывается верить сообщенному.
— Бошла харды, бошла харды!3 — махнула она рукой.
— Отчего бошла харды? — подступила к ней обидевшаяся Аньзямяль. — Разве я у совы взяла глаза, которые днем слепы, или болтливая сорока привязала мне на место моего свой язык, чтобы он стрекотал пустяки?
— Ни про сову, ни про сороку я не думала, — возразила ей спокойно Фяизя, — а просто этого не может быть… Ведь не слыхано еще было, сколько свет стоит, чтобы табачный стебель вырос на голой скале, или чтобы сухое обгоревшее дерево вдруг опять зацвело, как свежее и зеленое?! Нет, соседка, что-что, а этого не может быть!
— Все может быть, все может быть! — сказала скороговоркой хозяйка. — Я смотрела глазами, а не носками моих терликов… Когда Аллах захочет, все может быть, — заключила она и, признав этот вопрос окончательно исчерпанным, перешла к сообщению других, хотя и менее выдающихся, но во всяком случае свежих и интересных уже по одному этому новостей.
Наконец, разрядившись совершенно, хозяйка вдруг вспомнила, что на дворе у нее сидит в печке свежий хлеб на завтра, и стремительно вылетела из комнаты.
Теперь только наступил тот момент, ради которого Фяизя пришла сюда под благовидным предлогом отдать обещанные раковины.
Азет сама подошла к ней и подсела рядом.
— Что скажет мне любимая, морем данная дочь? — ласково спросила Фяизя.
Девушка не сказала ничего, а только, наклонившись, положила свою голову к ней на грудь и крепко прижалась. Фяизя одной рукой нежно погладила ее по лицу, и в это время на другую, лежавшую на коленях, упала горячая капля. У матери Ибрагима-Али навернулись на глазах слезы.
— Я с пустыми руками уйду отсюда?
— Нет, ты понесешь эту вещь.
И Азет сунула в руку Фяизе маленький пакетик из голубого шелка, на котором была вышита серебром фиалка.
— Кому же я должна отдать это? — спросила Фяизя, улыбаясь.
— Тому, от кого ты принесла мне счастливую весть. — И затем, поглядев на нее долгим взглядом, Азет спросила: — А это скоро будет?
— Про то знает один Бог да море, — ответила уклончиво мать Ибрагима-Али.
— Я хочу, чтобы это скоро случилось… Чем скорее тем лучше!
— Куст с колючками вырастает из земли прежде чем на нем распустится роза, — сказала загадочно Фяизя.
— Фиалки растут в траве, без куста! — тихо сказала Азет и отошла от Фяизи, потому что за дверью опять послышались шаги возвращавшейся со двора матери.
———
Ибрагим-Али сиял, читая вложенную в пакетик с серебряной фиалкой бумажку. На ней было лишь несколько строчек, но в этих строчках было сказано все, что составляло теперь для него самую дорогую и заветную мечту жизни.
«Пусть пресветлый Аллах допустит, — писала Азет, — чтоб этот ответ достиг до руки, глаза, уха и сердца того, кому море велело послать мне счастливейшую весть!
«Азет говорит избраннику моря так: когда он придет и скажет ей: «беру тебя в жены для себя», — губы ее будут молчать, но сердце громко воскликнет: «я сама отдаюсь тебе, мой повелитель!»
«Азет молит Дарителя всякого счастья, чтобы этот час наступил скорее, чем станет черствым свежий хлеб, который вынет из печи мать избранника моря в первый раз после того, как глаза его увидят, как неумело рука Азет вышила тот самый цветок, который теперь всегда будет для нее самым дорогим в мире!»
— Мать, когда ты будешь печь свежий хлеб? — спросил вдруг Ибрагим-Али.
— Завтра в полдень выну из печи, — ответила удивленно Фяизя.
— Так пусть же будет так, как хочет Азет, — воскликнул Ибрагим-Али и передал матери содержание принесенного ею ответа.
Комментарии
Список комментариев пуст
Оставьте свой комментарий