Безмолвно и грозно воздвиглись над морем скалистые выси древней Солдайи1. Остроконечных верхушек этих громад, вероятно, никогда еще не касалась нога человека, потому что иначе не стали бы селиться на них черно-желтые горные орлы, которые своими хриплыми, сдавленно-гортанными криками одни только нарушают по временам безмолвие этой дикой подоблачной пустыни, сплошь заваленной нагроможденными одна на другую глыбами камня.
Некоторые из этих обломков и скал, лежащих здесь с незапамятных времен первых дней мироздания, отшлифованные в течение тысячелетий дождями и ветром, сверкают на солнце металлическим отливом своих гладких, как сталь, поверхностей. Другие, наоборот, покрытые толстым слоем известкового налета светло-желтого цвета с едва приметным розоватым оттенком, кажутся издали, снизу, как бы одетыми в бархатные чехлы и своим видом приятно смягчают для глаза утомляющий зрение отблеск соседних громад.
Вокруг на далекое пространство все угрюмо-пустынно и дико: глубокие темные ущелья между скалами совершенно безмолвны, силуэты колоссов вечно неподвижны, причудливые линии их могучих контуров остаются веками веков неизменными. Точно непробудный сон смерти охватил эту поражающую своим диким величием каменную трущобу, охраняемую угрюмыми пернатыми стражами — орлами. Стражи то реют величественно в подоблачной выси над своей, заснувшей каменным сном смерти, пустыней, то, опустившись по временам с недосягаемых высот воздушного пространства, рассаживаются одиноко на верхушка остроконечных скалистых пиков и, застыв неподвижно на долгие часы, кажутся и сами окаменевшими.
В ясные солнечные дни на этих высотах царит гробовое молчание, но лишь только белые перистые облака сгустятся в сизо-черные тучи и, опустившись ниже, окутают своим, как свинец тяжелым, как мгла ночи непроглядным, покровом вершины кольцом окруживших долину Солдайи гор, — там, наверху, за этим рухнувшим на землю и поддержанным только скалами страшным потолком вселенной, слышатся пронзительные крики и стоны. Это — орлы, обеспокоенные происходящим в вышине под напором приближающейся бури передвижением громадных пепельно-черных масс, начинают перекликаться, воодушевляя друг друга зорче стеречь среди хаоса стихий родные высоты.
А когда загремят первые удары грозы и по мрачному своду станут извиваться во всех направлениях бесчисленные огненные змейки молний, орлиные крики, доносящиеся по временам до земли среди громовых раскатов, делаются еще пронзительнее, а каменные колоссы дрожат и колеблются, грозя рухнуть на мир вместе с обвалившимся на них обломком небесного свода и в одно мгновение погубить под собой все то, что веками веков, являясь одно на смену другому, дышало дыханием жизни и без конца копошилось в этой юдоли смеха и вздохов, счастья и слез…
И как ни жалка вся эта юдоль земли, как ни ничтожны сами по себе и ликования людские и стоны по сравнению со всем миром и тайной его бытия, но ведь в них воплощается жизнь, а ее человек всегда считал и будет считать величайшим из благ!
Вот отчего становится жутко и страшно всем людям, когда упадет на эти высоты свинцовая тяжесть небесного свода и дрогнут скалы от вихря, грома и молний…
Но гроза пронеслась… Черные тучи, окутавшие со всех сторон горный хребет, стали уже на окраинах свода заметно светлеть и принимать серовато-багровый оттенок. Вот они уже заклубились с боков и, точно вбираясь сами в себя, поползли кверху. Мгла стара редеть, свинец обратился в клубы густого грязновато-серого пара и тяжелый покров сразу, всей массой, стал колебаться, поднимаясь по скалам все выше и выше.
Грохот пронесшейся бури, отдаваясь глухими перекатами в лесах и ущельях хребта, еще доносится по временам откуда-то далеко из-за гор, когда тучи вдруг разрываются в самой середине и сквозь этот разрыв в то же мгновение скользнет, как Божий посланник, на землю целый сноп солнечных лучей и золотом своим сразу зальет от верхушки до моря самую высокую скалу Солдайи.
На верхушке этой скалы был виден неподвижный силуэт громадного орла, который, как только сверкнули лучи, вдруг зашевелился. Он встрепенулся весь, приподнялся, вытянул шею, два раза открыл и закрыл могучие крылья и вдруг, взмахнув ими, гордо взвился над скалой и на секунду повис в вышине неподвижно. Затем, поднимаясь, он стал делать круги все больше и больше, пока не исчез в клубах летевших уже высоко над землей туч.
Но вот он снова дважды мелькнул в их светлом разрыве и, быстро пронесшись сквозь него на ту сторону мира, потонул в глубокой вышине………
На трех уступах самой крайней к морю скалы, о подножие которой набегающие одна за другой бесконечные волны разбиваются в белоснежную шипящую пену, стоят три древние полуразвалившиеся башни.
Башни эти, некогда неприступные грозные цитадели, а теперь, под напором шести веков, обратившиеся в живописные руины, были немыми свидетелями кровавых событий истории Тавриды со второй половины XIII столетия и до наших дней. До них долетали стоны несчастных жителей Херсонеса, когда в 1363 году суровый князь Литвы Ольгерд, преследовавший разбитые им полчища монгольской орды, проник в Тавриду до этого города и, взяв его, беспощадно вырезал всех людей от старого до малого, а сам город разграбил дотла, не остановившись даже перед святынями алтарей. Под их же стенами в XV столетии владевшие уже Константинополем турки резались не на живот, а на смерть, с татарами крымской орды, объединенной под властью только что утвердившегося в ней сына Хасан-Джефай-Баш-Тимура-Хаджи, спасенного в детстве от руки искавшего его смерти Кадир-Берди-хана пастухом Гиреем и присоединившего в благодарность за это к имени своему еще и имя своего спасителя.
Они же были безмолвными свидетелями всех кровавых событий и братоубийственных войн, которые вел между собой и с соседями в течение более трехсот лет бесконечно длинный ряд Гиреев, начиная от шести сыновей Хаджи-Гирея с первых же дней после смерти его (в 1467 году, а по некоторым источникам в 1455 г.) и до последнего из них, Шагин-Гирея. Этот, спевший лебединую песню и для династии Гиреев и вообще для владычества монголов в Крыму, хан, после сложения с себя ханского достоинства и принятия присяги на верность России, подкормился некоторое время в Петербурге на пенсию, отсыпанную ему щедрою рукой императрицы; но, оправдав на себе в миллион первый раз справедливость пословицы: «сколько волка ни корми,— он все в лес смотрит», предпочел все же таки бежать в Турцию для того, чтобы быть там удавленным по приказанию султана!
Под этими самыми башнями реяли, как коршуны, слетевшиеся на кровавый пир англо-франко-турецкие корабли в достопамятные дни беспримерных в истории всего мира «11 месяцев» (осада Севастополя с 27 сентября 1854 г. по 27 августа 1855 года), когда около ста шестидесяти тысяч здесь только геройски погибших с обеих сторон человеческих жизней запечатлели кровью своей спор России с Турцией «о святых местах» в Иерусалиме, этот официально-единственный, хотя и совершенно фиктивный casus belli кровавой войны. До самых этих руин долетали стенания не ведавших никогда страха и шутивших словом «смерть» моряков наших, которые, однако, рыдали как дети, когда дорогие им корабли-парусники, эти могучие и покрывшие себя неувядаемою славой бессмертия деды теперешнего флота, тихо опускались один за другим на дно моря, добровольно погребая себя только для того, чтобы своими трупами загромоздить кораблям врагов вход в бухту Севастополя и тем спасти от неминуемого поражения своих осиротевших сынов...
Безмолвно стоять эти башни на трех уступах скалистого обрыва над морем. Среди их развалин царит всегда тишина, лишь изредка только нарушаемая свистом и воплями бури да хриплыми криками единственных обитателей скал — орлов. Зато внизу, на самом дне этого обрыва, и ночью и днем шумит и грохочет прибой. Здесь море на далекое пространство вокруг усеяно огромными глыбами камня, Бог весть когда скатившимися сюда с соседних высот, быть может, еще брошенными мощной рукой циклопов, когда хитроумный Улисс, лишивший последнего глаза одного из этих свирепых чудовищ древности, убегал на своей утлой ладье от их гнева и мести.
Ни одно судно с моря, как бы решителен и смел ни был его кормчий, не в силах подойти к скале, на уступах которой высятся башни, так как прибоем оно было бы неминуемо разбито в щепы прежде, чем успело бы приблизиться на такое расстояние, с которого человеческий крик мог долететь до берега.
Вот почему генуэзцы, появившиеся сюда во второй половине XIII столетия вслед за византийцами, печенегами, команами и татарами и овладевшие всем побережъем от Чембало (Балаклава, древний Символон) до Кафы и дальше, укрепили Солдайю этими тремя башнями и сделали ее главным хранилищем своих богатств. Здесь именно был устроен складочный пункт всех азиатских товаров, которые купцы их, завязавшие обширную торговлю с отдаленнейшими странами и доходившие даже до Хивы и Бухары, привозили с востока для того, чтобы отсюда отправлять морем в Италию, Испанию и Африку и караванами на север и запад Европы.
Среди окрестных татар существует много разных старинных преданий об этих руинах и между прочими одна, передаваемая в многочисленных вариантах, легенда о трагической судьбе какой-то царицы Феодоры, жившей в самой высокой из трех башен.
По словами легенды, эта башня называлась «Башней Девы» (по-татарски «Кыз-Куле»), следующая за ней— «Башней Проклятия» и, наконец, ближайшая к морю — «Башней Торселло».
1 ↑ Солдайя — древнее название местечка Судак на юго-восточном берегу Крыма.
Комментарии
Список комментариев пуст
Оставьте свой комментарий