Генуэзская Луста и Капитанство Готии в 50-70-е гг. XV в.

В.Л.Мыц

 

Наиболее значительные по своим масштабам новые строительные работы, проводившиеся генуэзцами во второй половине XV в. на территории побережья Готии, выявлены в ходе изучения оборонительных сооружений Алушты (Lusta) (Мыц, Лысенко, Семин, Тесленко, 1997: 205-210).

На протяжении последних десятилетий исследователями предлагались различные этимологии происхождения данного топонима. Например, первоначально было принято считать, что Алушта — слово греческое (αλουστοζ — «немытый», «неумытый», «неумытая») (Бертье-Делагард, 1920: 1 и сл.; Маркевич, 1928: 20; 'Αλουστοζ — как довольно «свободное производное» от α'λουσια — «немытие», «некупание», «грязь», «нечистота» — или от α-λουτοζ — «немытый», «грязный». О.Н. Трубачёв в одной из своих работ (1977 г.) считал возможным Алушту выводить из индоиранского (таврского) *salosta — «устье гор» — *sala. Но эта новация осталась незамеченной и по страницам научной и научно-популярной литературы продолжала кочевать «откровенно наивная — по определению О.Н. Трубачёва — этимология» (см., например, Фирсов, 1990: 67; Трубачёв, 1999: 217).

Г. Нойман (в соавторстве с К. Дювелем), постулируя наиболее раннюю известную форму звучания топонима Alust, впервые встречаемую у Прокопия Кесирийского [De aedificiis III, 7, 11], высказал предположение о германской этимологии названия города Алушта (Neumann, Duwel, 1985: 280). Нойман прямо связывает «крымскоготское» Alust с серией топонимов на территории Голландии (Elst, Elste, Eliste, Aalst, Alost, Alosta), производя их из германского *alista-/*alusta — «ольховый», «ольховая» (Neumann, Duwel, 1985: 281-282).

Предложенная Г. Нойманом логическая конструкция подверглась резкой критике со стороны О.Н. Трубачёва, ввиду того, что она, якобы, не учитывает не только старой литературы, в которой рассматривались другие этимологии данного топонима, но и формы этого названия в виде Salusta, Schalusta у Идриси (1153 г.) (так называемого Нубийского Географа), приводимые ещё П.И. Кёппеном (Кёппен, 1837: 104, 183-184). При этом он утверждает: «<...> нет ни малейшего права считать, скажем, s начальное здесь вторичным наращением, справедливо, скорее, думать, что это s исчезло в тех формах, которые его не обнаруживают <...>. Подобная утеря начального s через промежуточную стадию его спирантизации (s->h->0) была реальна и для древнего Крыма в условиях древней довольно глубокой его сарматизации и аланизации. Следовательно, <...> у нас есть основания считать формой, этимологически наиболее авторитетной, древнее Salusta, откуда полнее объясняются все известные исторические варианты, а не их часть, для чего, правда, потребуется другая этимология» (Трубачёв, 1999: 216).

Трудно согласиться со столь категоричной оценкой «первичности» более позднего арабоязычного источника, каковым является Идриси (XII в.) по отношению к свидетельству VI в. Прокопия, фиксирующего уже существовавшее к его времени название местности. Тем более что подобные, довольно свободные от конкретной историко-топографической «привязки» сравнительные параллели (тавры = сарматы = аланы, обитающие в «устье гор» — *sala) можно строить на весьма широком географическом пространстве, в том числе и покидающем пределы Крыма.

Возвращаясь к предложенной Г. Нойманом этимологии топонима Алушта от германского *alusta — «ольховая», следует заметить, что русла рек, пересекающие Алуштинскую долину (Улу-Узень и Демерджи, обе впадают в море, огибая холм, на котором расположена средневековая крепость), действительно, от устья до верховьев покрыты зарослями ольхи, а пребывание здесь германцев, начиная с последней трети III в. н. э., подтверждается материалами археологических исследований (Мыц, 1987: 144-161; Мыц, 1989: 77-79; Мыц, 1994: 44-45; Мыц, Лысенко, Семин, Тесленко, Щукин, 19976: 211-221 и др.). Поэтому есть основания говорить об объективности этно-топографической характеристики происхождения названия Алушта = «Ольховая», предложенной Г. Нойманом.

В литературе по истории средневекового Крыма постепенно утвердилось мнение, что византийцами в VI в. было построено двухчастное укрепление с цитаделью и внешней линией обороны, которое впоследствии ремонтировалось и перестраивалось до конца XV в. (Мыц, 1997: 187-188).

Например, во время археологических разведок, проводившихся в 1947 г. в Алуштинском районе, крепость осмотрел Е.В. Веймарн, отметивший наличие на поверхности памятника только «позднего» материала, считая, что и само укрепление является послеюстиниановской постройкой. При этом он высказал предположение, что ко времени Юстиниана I может быть отнесена только круглая башня (Ашага-Куле) (Веймарн, 1949: 5-7). Это предположение поддержал О.И. Домбровский, полагавший, что из «четырех круглых башен VI в. сохранилась только одна» (Домбровский, 1974: 8-9).

В ходе раскопок 1984-1995 гг. на памятнике исследована площадь около 3200 кв. м (из них 900 кв. м приходится на цитадель). Мощность культурного слоя достигала на некоторых участках 5-6 м, в среднем же составляла около 2 м. Обнаруженные в ходе раскопок архитектурно-археологические остатки относятся в основном к VI-XV вв. и составляют пять строительных горизонтов в истории развития средневековой Алушты (от византийского «фруриона» во второй трети VI – второй половине VII в., до малого городского центра, являвшегося генуэзской торговой факторией в 80-х гг. XIV – 70-х гг. XV в. (Мыц, 1997: 189).

Априорно мною было высказано мнение, что внешнее кольцо оборонительных стен с тремя мощными башнями возводится в 80-90-х гг. XIV в. по инициативе и при финансовом содействии генуэзской администрации (Мыц, 1991б: 152). Но дальнейшие археологические исследования показали, что строительная периодизация генуэзского периода существования Лусты в реальности была значительно сложнее, соответствуя не только этапам экономического освоения лигурийцами побережья Готии, но и военно-политической обстановке, складывавшейся в Причерноморье в 20-70-х гг. XV в.

Площадь укрепления XV в. достигала 1,18 га. Оборонительная система состояла из двух линий — цитадели и внешней стены, укреплённой тремя башнями с дошедшими до нас только тюркскими названиями, отразившими некоторые особенности их архитектоники и топографии: Чатал-Куле («Рогатая башня»), Орта-Куле («Средняя») и Ашага-Куле («Нижняя»). Стены располагались по всему периметру. В плане крепость представляла собой четырехугольник неправильной формы (рис. 1). С севера линию оборонительной стены замыкала шестигранная башня Чатал-Куле. Её размеры определяются пока примерно по выступающему на поверхности основанию южной стены — 12 х 12 м. Она завершалась зубчатым парапетом на навесных кронштейнах с машикули, отчего и получила у местного населения своё название — «Рогатая».

П.И. Кёппен писал, что в 1830 г. эта башня обвалилась до половины (Кёппен, 1837: 158). Д.М. Струков, посетивший Алушту осенью 1872 г., отмечает, что Чатал-Куле разобрали в прошлом (то есть 1871) году, поэтому он смог сделать зарисовки только двух сохранившихся (Орта-Куле и Ашага-Куле) (Струков, 1872: 12, 32). Южный фланг обороны замыкает круглая башня (ее западная стена была разрушена уже в начале XIX в.). В центре северо-восточной линии обороны располагается прямоугольная башня, размеры которой до начала раскопок определялись по внешнему периметру в пределах 12 х 12,5 м (Мыц, 19916: 152). На поверхности выступал только восточный угол высотой около 8 м. Протяженность западной линии обороны — 135 м, южной — 125 м, северо-восточной — 150 м. Расстояние между башнями составляет 75-77 м. Наибольшие размеры цитадели — 67 х 50 м, а всей крепости (с внешней линией обороны) — 135x125 м. В ходе раскопок 1984-1995 гг. частично исследовались участки оборонительных стен цитадели, восстановленные в первой четверти XV в.: западная куртина, фрагменты куртин между Чатал-Куле и Орта-Куле, Ашага-Куле и Орта-Куле (Адаксина, Кирилко, Лысенко, Мыц, Татарцев, Тесленко, Семин, 1994: 10-15).

В ходе работ получены уникальные археологические материалы, позволяющие не только судить о строительно-конструктивных особенностях башен, но и о культурных напластованиях, образовавшихся на этих участках более чем за пять столетий (XV-XX вв.). Данные результаты важны ещё и тем, что все ранее предпринимавшиеся попытки изучить генуэзские фортификационные сооружения такого типа давали ничтожно мало археологического материала, и при этом он был либо слабо увязан со стратиграфией памятника XIV-XV вв., ввиду поздних перестроек, ремонтов и перекопов (например, раскопки башни св. Константина, проводившиеся Е.А. Айбабиной в 1982-1983 гг. в Каффе (Айбабина, 1988: 141), либо вообще лишены её.

Наиболее значительные по объёму материалы происходят из башни Орта-Куле, занимавшей центральное место в северо-восточной линии обороны генуэзской Лусты. Как уже отмечалось, к началу раскопок над поверхностью земли возвышались только укреплённые реставрационным контрфорсом руины восточного угла здания. Все остальные кладки башни были скрыты под культурными напластованиями. Территория исследуемого участка почти со всех сторон по периметру застроена современными каменными строениями, что во многом определило его границы (рис. 2). Вследствие этого изучение башни по внешнему контуру, за исключением небольшого отрезка юго-восточного фасада, не проводилось. Внутри башня исследована до уровня дневной поверхности его строительного горизонта. Площадь раскопа здесь составила 185 кв. м при толщине культурного слоя до 5 м.

При расчистке верхних наслоений исследуемого участка удалось сделать интересные наблюдения: начиная с XIX в., на всех планах крепости, башня Орта-Куле имеет квадратную форму площадью около 140 кв. м. Как выяснилось, за её северо-западную стену ошибочно принималась кладка позднесредневековой подпорной стены (рис. 2, кл. 396). Она двухлицевая, сложена насухо из крупных, хорошо подобранных валунов с забутовкой пустот внутреннего пространства более мелким камнем и примыкает к крепостной стене генуэзского времени (рис. 2, кл. 370) без перевязки; расположена параллельно частично сохранившейся юго-восточной стене башни Орта-Куле (рис. 2, кл. 374). Её монументальный вид и внушительные размеры (толщина — 1,55 м, для сравнения — тот же параметр куртины — кл. 370 — составляет 1,6 м), несомненно, способствовали появлению этой топографической ошибки (Мыц, 1991б: 152). Но, как показали исследования, данная стена возведена на снивелированном слое завала, состоявшем из разномерного бута и деструктированного известкового раствора и появилась уже после разрушения башни. Настоящая же, северо-западная стена Орта-Куле, находится в 0,85-1,00 м к юго-востоку от этой кладки.

Орта-Куле в плане прямоугольная с легким сужением в напольную сторону (рис. 2). Её ширина — 10,6-11,25 м. Длина строения — 11 м. За линию крепостной стены выступает на 9,6 м. Внутреннее пространство имеет близкую к прямоугольнику форму, размером 5,28-4,95 х 7,05-7,2 м. Толщина стен: северозападной (кл. 372) — 3 м; северо-восточной (кл. 373) — 2,85 м; юго-восточной (кл. 374) — 2,95 м; юго-западной (кл. 371) — 0,98-1,1 м (расширяется к юго-востоку). Сохранность открытых стен различна и составляет в высоту 1,75-10 м. Башня была многоярусной. Судя по незначительной толщине стены, обращенной вовнутрь крепости, замкнутое пространство имел только первый этаж. Все последующие с тыла, по-видимому, были открытыми. Как уже отмечалось, лучше всего сохранился восточный угол строения, часть которого принадлежит второму ярусу башни. На этом уровне толщина стен остаётся без изменений. В кладке восточного угла с внутренней стороны прослеживаются гнёзда от деревянных конструкций, предположительно, перекрытия, что позволяет определить высоту нижнего этажа. От пола до низа балок она составляла около 9,5 м.

В центральной части юго-восточной стены первого яруса башни была устроена амбразура (рис. 3, 4, кл. 374). Частично сохранились только лицевые поверхности её камеры со стороны помещения. Низ амбразуры находится в 0,8 м от пола. Высота камеры, вероятно, достигала 2,2-2,3 м (сохранилась на 1,25 м). Ширина камеры — 1,7 м. В плане амбразура трапециевидная, асимметричной формы. Юго-восточная стена имела амбразуру и на втором этаже. Об этом свидетельствует небольшой участок лицевой поверхности северо-восточного откоса камеры. Он расположен под прямым углом по отношению к линии стены в 1,44 м от внутреннего восточного угла строения.

Все кладки башни между собой перевязаны. Стены сложены преимущественно из крупного необработанного (иногда слегка околота лицевая сторона) бута на известковом растворе, пустоты, между которыми зачеканены мелкомерным камнем. Данный способ кладки существенно отличался от использовавшегося ранее на византийских и хазарских стенах крепости. Отмеченные выше конструктивные особенности позволяли значительно ускорить возведение крепостных сооружений. Они получили распространение не только в генуэзском и греческом фортификационном строительстве Таврики XIV-XV вв. (Мангуп (Герцен, 1990: 141), Фуна (Мыц, 1988: 102-104, рис. 3-4), Каффа (Айбабина, 1988: 68-79, рис. 4, 8, 9, 10) и др.), но также известны и на других памятниках этого времени за пределами Крыма, в частности Кавказа, Балкан, Италии, Малой Азии (Дероко, 1950: 38-55, рис. 21-42; Хаброва, 1981: 110-111, рис. 45, б-е; Мыц, 1991б: 62-63; Chiesi, 1991: 13-76; Maggiorotti, 1933: 84, 85, fig. 60-6; 115, fig. 77; 176; fig. 122; 208, fig. 153, 154 и др.).

Внешние углы башни выложены разномерными обработанными блоками известняка (явно вторичного использования) поочередно выступающими то в одну, то в другую сторону. Надо полагать, что этот приём кладки применён не столько в эстетических целях, но для придания углам большей прочности (Алъбер-ти, 1935: 83-84).

Куртины примыкают к башне без перевязки, под острым углом: северо-западная (кл. 370) — 83°; юго-восточная (кл. 375) — 80° (рис. 2-6). От её тыльной стороны крепостные стены выступают вовнутрь на 0,3-0,4 м. Чем это вызвано — неизвестно, но подобная раскреповка могла быть определена необходимостью устройства над внутренней стеной башни (кл. 371) боевого хода достаточной ширины, который, исходя из разности толщины стен, составлял около 1,25-1,50 м. Следовательно, толщина парапета и мерлонов, по всей видимости, достигала 0,5-0,6 м (в среднем 0,58 м). Уровень боевого хода стен совпадал со вторым этажом башни (то есть находился на высоте 9,5 м от дневной поверхности). При условии, что парапет и мерлоны обычно на генуэзских укреплениях достигают 1,8-2,0 м, то общая высота куртин составляла примерно 11,5 м.

Ранее отмечалось, что восточный угол башни с внешней стороны укреплен реставрационным контрфорсом (рис. 2). Он заполняет утраты лицевых участков стены, а сохранившимся кладкам создаёт опору в виде талуса¹. Первая из известных реставрация строения относится к 1833 г. (Кёппен, 1837: 154-156; Фирсов, 1990: 70), но уже в 1897 г. Таврической ученой архивной комиссией был возбуждён вопрос о сохранении «угрожающих падением башен в Алуште», на что из казны выделяется 800 руб. (ИТУАК, 1899, № 30: 115; 1901, № 31: 70). Ещё один ремонт памятника произведен в 1911 г. (Артёмов, 1985, т. 2: 273).

Под реставрационным контрфорсом раскопками открыты остатки фортификационного сооружения, изначально связанного с конструкцией башни и представляющего собой монументальную кладку из бутового камня на известковом растворе (рис. 3, 2, кл. 377). Постройка примыкает к юго-восточной стене башни под прямым углом и перевязана с ней. Сохранившаяся часть кладки достигает в высоту 1,60 м и прослежена на участке раскопок длиной 1,40 м, от куртины (кл. 375) отстоит на 5,11 м. Назначение данного сооружения окончательно не определено, но оно вполне могло являться угловым контрфорсом башни или основанием талуса.

Результаты исследования позволили получить детальную стратиграфическую картину на всей площади раскопок. Сверху залегал слой современной застройки. Его толщина в среднем составляла 0,5-1,2 м, увеличиваясь к юго-восточному краю раскопа до 2,8 м (рис. 7, 8). Последнее вызвано резким падением рельефа к востоку и возведением у основания башни капитальных каменных современных строений. Основу слоя составлял мощный каменный завал, в котором на глубине от 0,8 до 1,3 м залегали сохранившиеся кладки стен генуэзской башни. Его дополнением служили разной толщины прослойки светло-серой рыхлой супеси с известковой крошкой, глинистого грунта с включениями современного бытового мусора, линзы глины, деструктированного известкового раствора и проч. Материал из этого слоя представлен, большей частью, разрозненными фрагментами кухонной и столовой посуды с обширным временным диапазоном, охватывающим Х-ХХ вв.

Прежде всего, интерес представляют индивидуальные находки, связанные как с современным периодом существования Алушты, так и явно переотложенные, более раннего времени (рис. 9: 2-4, 7; 10: 6; 11: 4). При разборке кладки 369, в нижней части забутовки, непосредственно над слоем разрушения крепостных стен башни найден фрагмент лицевой створки бронзового литого энколпиона (рис. 9, 12). В центральной части квадрифолия располагается распятие с предстоящими, а на концах, в круглых медальонах, помещены погрудные изображения архангела и святых. Аналогичный энколпион издан А.В. Терещенко и датирован им XIII в. М.Д. Полубояринова данный иконографический тип склонна относить к XIII-XIV вв. (Полубояринова, 1978: 67, рис. 11, 8а).

После разрушения фортификационных сооружений внутреннее пространство башни на протяжении длительного времени, судя по отдельным прослойкам, расположенным выше культурных напластований, вплоть до начала раскопок, использовалось в качестве зольника. Его толщина составляет 0,7-1,7 м. Слой золы и серого рыхлого грунта заполнял не только пространство внутри башни (рис. 7), но также охватывал обширную территорию к юго-востоку и уходил за пределы раскопа (рис. 8). Его накоплению предшествовало основательное разрушение стен башни и куртин, следы которого он перекрывает. К тому же, этот процесс сопровождался дальнейшей разборкой кладок, вследствие чего отдельные зольные прослойки были разделены каменными завалами либо линзами деструктированного известкового раствора.

В основании зольника выделяется мощный слой светло-серого рыхлого золистого грунта с угольками. Визуально структура последнего однородная и не содержит явных напластований, что позволяет предполагать его относительную хронологическую цельность. Толщина слоя в центральной части — 0,6 м, к стенам она уменьшалась до 0,05-0,1 м. Покрывая всё внутреннее пространство башни, слой уходит к юго-востоку за пределы раскопа. При его расчистке найдено 5 монет Крымского ханства XVI в.: одна Сахиб-Гирея I (1532-1550) чекана Кырк-Ера, две серебряные Девлет-Гирея (1550-1577) чекана г. Крыма и две биллоновые Мухамад-Гирея II (1577-1584) чекана Кырк-Ера (?) — все номиналом акче. Точные даты чеканки не читаются². Монеты найдены в верхней части слоя у юго-восточного борта раскопа, на участке между амбразурой и контрфорсом (талусом). Они располагались компактно в пределах указанной территории, с небольшой разницей глубины залегания (до 0,2 м).

Зольник оказался насыщенным большим количеством разнообразного керамического материала. При этом, если находки в его верхних наслоениях представлены большей частью разрозненными фрагментами столовой и кухонной посуды, строительной керамики, тары с обширным временным диапазоном — от IX-X и вплоть до XVIII-XIX вв., то ниже они обретают более чёткие хронологические рамки. Выделяется большая группа красноглиняных и светлоглиняных поливных чаш и тарелок XVI-XVII вв. Они отличаются как цветом глины, так и чрезмерной массивностью стенок, некоторой небрежностью изготовления, плохим качеством глины, в отдельных случаях отсутствием грунтовки лицевой поверхности белым ангобом. Изделия имеют два основных вида декоровки — орнаментальный мотив наносится тонкой врезной линией с подцветкой рисунка (рис. 12: 1), либо выполняется подглазурная роспись из чередующихся пятен (полос) зелёного и коричневого цветов (рис. 12: 2-4).

Основную часть керамического материала слоя составляют красноглиняные поливные чаши XV-XVI вв. (как фрагментированные, так и археологически целые), декорированные в технике «сграффито» с подглазурной подцветкой рисунка зелёными и коричневыми красками (окислами металлов). Изделия имеют традиционные для этого времени формы и орнаментальные мотивы (рис. 13; 14; 15; 16). Особый интерес представляют некоторые из них, украшенные изображением птицы на лицевой поверхности (рис. 16).

Несмотря на их сравнительно большое количество (найдены обломки 10 сосудов) и разнообразие, фрагментированность находок позволяет судить только об отдельных элементах рисунка. Несколько чаш этого круга, несомненно, принадлежат руке одного мастера (рис. 17), отличаясь от других характером декоровки. Особенностью изображения является своеобразная трактовка «хохолка» в виде часто поставленных коротких вертикальных чёрточек и расположенных над ними таких же, но горизонтальных. Им присуще также деление внешней поверхности бортика горизонтальным ребристым выступом на две орнаментальные полосы. Верхняя заполнена врезной сетчатой штриховкой либо лентой завитков, нижняя - рядом больших треугольников, направленных остриём вниз больших дуг, свободное пространство между которыми заполнено завитками. На основании данных признаков В.П. Кирилко удалось идентифицировать шесть работ этого мастера, из которых 5 происходят из раскопок Орта-Куле и одна из Каффы (сосуд найден в засыпи второй четверти – конца XV в. в строении, расположенном вблизи стен цитадели с напольной стороны, между башнями «Климента VI» и Криско (Айбабина, Бочаров, 1997, рис. 11, 1) (рис. 18).

Остаётся открытым вопрос о месте производства данной группы художественных поливных изделий — Каффа или Луста? Не исключено, что мастерская находилась именно в Лусте. Дело в том, что при многолетних раскопках на территории средневекового города, в слоях второй половины XIV-XV вв., неоднократно встречались фрагменты непокрытых поливой украшенных врезным орнаментом сосудов и треножные подставки (сипаи), свидетельствующие о существовании здесь местного производства поливной керамики, обладавшего своими индивидуальными художественными чертами (Тесленко, 1998: 182-184, рис. 2).

Представление об изобразительных мотивах в керамике Алушты этого времени дополняется находкой небольшого фрагмента дна красноглиняной поливной чаши (рис. 15: 2). На его лицевой поверхности сохранилась часть изображения «солнца» в виде округлого человеческого лица восточного облика с миндалевидным разрезом глаз. Рисунок выполнен слегка небрежно, толстой врезной линией. Это изделие может быть датировано XV в. и отнесено к группе сосудов, продолжающих более раннюю традицию местных мастеров XIII в. (Якобсон, 1979: 135, рис. 84, 3).

Данная тема, по-видимому, была заимствована керамистами Таврики из стран Закавказья и Востока (Якобсон, 1950: табл. XIV, 55а), получив при этом своеобразную художественную трактовку. Следует отметить, что данный сюжет не ограничивался воплощением в керамических изделиях, потому что отмечен в качестве декоративных элементов и в произведениях каменной пластики. Примером тому может служить изображение двух «солнечных ликов» на мраморной геральдической плите (она, по-видимому, происходит из замка в Матреге, принадлежавшего генуэзско-адыгскому роду Гизольфи), датированной 22 мая 1474 г. (Юргевич, 1863, т. V: 177, прим. 1, табл. II, № 39; Maggiorotti, 1933: 258, fig. 206).

Кроме поливной керамики, несомненно, местного («каффинского круга», в который входили кроме Каффы и Лусты генуэзская Солдайя (Джанов, 1998: 82-89, рис. 1-4), Чембало и др.) производства, в слое обнаружены фрагменты парадной посуды западного и восточного происхождения. Отдельную, достаточно многочисленную группу, образуют находки красноглиняных чаш и блюд с под-глазурной росписью кобальтом (рис. 19). Изделия этого типа традиционно связываются с Изником (Aslanapa, 1965: 28-32; fig. 6, 73; 7, 74; 8, 107; 28, 53; 29, 54; 55, 166; 52, 169; 55, 161; 56, 170; 57, 162-168) и известны в слоях XV вв. из раскопок как Алустона (рис. 20), так и других памятников Таврики — Фуны, Гурзуфа, Мангупа, Баклы, Каламиты, Судака, Каффы и др. (Якобсон, 1953: 402, рис. 16; Паршина, 1974: 76, рис. 15; Талис, 1976: 83, рис. 7, 4-7; Баранов, 1988: 91, рис. 12; Мыц, 1991б: 101-102, рис. 42). При расчистке слоя найдено почти целое блюдо с широким горизонтальным бортиком на сложнопрофилированном кольцевом поддоне (рис. 21). Основу композиции лицевой поверхности составляет расположенная в центре синяя 10-лепестковая розетка с округлыми краями. От нее, по закрученной вправо концентрической спирали, развиваются две орнаментальные полосы — синяя и чёрная.

К числу редких находок принадлежит два разрозненных фрагмента стенок селадонового блюда.  Покрытие глазурью двустороннее. Полива прозрачная, стекловидная. Цвет — серо-голубой. Толщина стенок — 0,9-1,1 см. Селадон изготовлялся в Китае в XII-XIV вв. и в другие регионы, в том числе и на Запад, поступал, в основном, при посредничестве арабов или по маршруту «Великого шелкового пути», пролегавшего по территории, подвластной монголам. Относится к числу предметов роскоши, доступных только наиболее знатным и богатым лицам. Первым известным свидетельством появления селадона в Европе является опись имущества Анжуйского герцога, датированная 1361 г. (Кверфелъд, 1938: 191).

Подобные находки весьма редки не только в Крыму, но и на других памятниках Европы, где они встречаются почти исключительно в постройках дворцового характера (два целых селадоновых блюда — изделия мастерских Лунцюаня с рельефным растительным орнаментом — происходят с территории Кучугурского городища — ставки Мамая в 1362-1380 гг.; хранятся в экспозиции Запорожского областного краеведческого музея) (Тихомолова, 1991: 18-19). Аналогичные нашим фрагменты селадоновых сосудов обнаружены при раскопках дворца болгарских царей конца XIV в. (разрушен турками в 1395 г.) в Тырнове (Георгиева, 1974: 144, обр. 95, 1).

Отдельные фрагменты привозной керамики отмечались также и в верхних наслоениях зольника. К ним, в частности, может быть отнесён обломок края испанской розовоглиняной поливной чаши XV в. с подглазурной росписью кобальтом и покрытой люстром. Подобные сосуды известны из раскопок Фуны (найдены в слое пожара 1475 г.), Каффы (Кравченко, 1991: 166-171, рис. 4), Генуи, где они трактуются как испанский импорт и датируются XIV-XV вв. (Маnпопі, 1975: 119, fig. 99, 4, 5, 8; Prigle, 1977: 151-152, 26, 220-223; 27, 228-230).

Среди неполивной (кухонной) посуды и керамической тары из заполнения зольника, представленной большей частью единичными обломками изделий X-XVI вв., преобладают многочисленные фрагменты коричневоглиняных горшков XIV-XV вв. с рельсовидными венчиками и тонкостенных пифосов того же времени. На отдельных из них встречаются граффити в виде букв или условных знаков (рис. 22). Интересна верхняя часть одного из сосудов (рис. 22: 1). Он имеет низкое, цилиндрическое, с небольшим сужением кверху горло. Венчик рельсовидный. Ручки в сечении овальные, уплощенные. Горло и корпус украшены шестью (по три между ручками) вертикальными налепными валиками с пальцевыми вдавленнями. Подобных сосудов в Алуште не найдено, близкие аналогии на крымских памятниках неизвестны. Близкие по форме и орнаментации горшки происходят из района современной Румынии (средневековой Валахии), где они бытовали на протяжении XIV-XVI вв. (Nicolescu, Petrescu, 1974: 46, ris. 96). Вероятно, к этому же времени можно отнести и находку из Алушты.

Разрушение кладок Орта-Куле произошло в течение непродолжительного отрезка времени, судя по отсутствию разделяющих прослоек, вскоре после пожара (рис. 7). Вследствие разборки (или естественного обрушения из-за ослабления конструкции) стен внутри башни образовался мощный каменный завал. Максимальная толщина слоя отмечена в южном углу строения — около 2,5 м (к северо-востоку уменьшается до 0,9 м). Он состоял из разномерного бута и деструктированного известкового раствора.

Отсутствие калибровки камня в его структуре позволяет рассматривать разборку башни как целенаправленное разрушение фортификационного сооружения турками после захвата крепости в 1475 г. При расчистке слоя отмечено почти полное отсутствие в нём каких-либо предметов. Исключение составляет находка над слоем пожара (на глубине около 3 м от уровня современной дневной поверхности) археологически целой поливной чаши XV в. кубковидной формы на высоком кольцевом поддоне (рис. 15: 7). На её внутренней стороне помещено изображение «солнца» в виде округлого, улыбающегося лица с миндалевидными глазами, располагавшегося в центре 6-лучевой звезды. Между лучами помещены стилизованные бутоны с отогнутыми листьями на длинном стебле. Здесь же найден железный листовидный наконечник стрелы XV в. (рис. 9: 8).

Слой пожара внутри башни располагался непосредственно под каменным завалом на полу помещения (его мощность — 0,15-0,5 м). Состоял исключительно из продуктов горения древесины, среди которых выделялись обугленные обломки отдельных дубовых балок сечением 0,15 х 0,25 м. Их ориентация в слое    почти   совпадает   с продольной осью (северо-запад – юго-восток) башни.

В пожаре обнаружено 16 круглых (диаметром 0,05-0,11 м) каменных ядер для баллисты (рис. 23) и большое количество окатанных (такого же размера) морских галек, которые вполне могли быть использованы в качестве метательных снарядов. Ядра имеют форму шара с плоской опорной площадкой. Параметры найденных изделий различны, но можно выделить три основных типоразмера: 0,09, 0,10, 0,11 м. Изготовлены из трёх видов камня: известняка (9), капсельского ракушечника (5) и диорита (2).

Снаряды для метательных машин неоднократно встречались при раскопках средневековых памятников Крыма, где они обнаружены в слоях пожаров XIII и XV вв. (Домбровский, 1974: 11; Скобелев, 1974: 110; Воронин, Даниленко, Кутайсов и др., 1979: 314; Мыц, 1987б: 235, 241; Мыц, 1988: 106-113; Лазаренко, 1993: 288-291; Карлов, 1997: 341-358), в том числе и в слое разрушения башни Ашага-Куле в 1993 г. (Адаксина, Кирилко, Лысенко и др., 1994: 10-15).

Находки из слоя пожара разнообразны и многочисленны, образуют закрытый комплекс третьей четверти XV в. При его расчистке обнаружены фрагменты 35 сосудов, а также изделия из металла, стекла, кости и дерева. Все эти предметы были сосредоточены в нижней части слоя, на полу помещения, располагаясь вдоль стен. Найденная керамика двух видов — кухонная и поливная столовая посуда.

Первая группа керамических изделий представлена коричневоглиняными кувшинами сравнительно больших размеров (всего 7 шт. — рис. 24: 1, 2, 4), горшками (3 шт. — рис. 24: 3, 5) и крышками (2 шт. — рис. 22: 2) с горизонтальным бортиком и полусферическим верхом. Поле бортика орнаментировано росписью белым ангобом в виде наклонённых вправо линий. Такие изделия неоднократно встречались при раскопках Алушты в слоях XIV-XV вв., Фуны, Мангупа и других средневековых памятников Крыма, но до настоящего времени не изданы. За пределами Таврики подобные крышки известны из раскопок в Болгарии (Преслав) (Николова, 1968/1969: 181), Византии (Константинополь) (R[ice], 1947: 110-113, tabl. 221), Румынии (Кокони) (Constantinescu, 1972: 123, tabl. XXXVII, 1-4), где также датируются второй половиной – концом XIV-XV вв. С. Георгиева, опубликовавшая большую коллекцию таких изделий из дворца в Тырново (конец XIV в.), настаивает на том, что это не крышки от кухонных сосудов, а светильники. С данным утверждением трудно согласиться потому, что среди изданных ею находок есть и изделия, лишенные бортиков (Георгиева, 1974: 46, овр. 35-37).

Поливная керамика из слоя пожара особенно многочисленна. Она представлена самыми разнообразными по форме и декоровке красноглиняными глазурованными чашами, мисками, блюдами, среди которых выделяется четыре основных типа изделий: 1) пиалообразные неорнаментированные чаши (рис. 13: 2, 6,8); 2) чаши с округлыми бортами на кольцевом поддоне (12 шт. — рис. 25:1-3; 26:1-4; 27: 1, 3, 4); 3) миски на кольцевом поддоне (2 сосуда с горизонтальными и вертикальными узкими бортиками — рис. 25; 4; 27; 2); 4) блюда на кольцевом поддоне (7 изделий). Последняя — наиболее представительная и высокохудожественная группа поливной керамики из слоя пожара башни.

По характеру декоративной отделки блюда подразделяются на два вида: с геометрическим орнаментом (4) и сюжетные (2). Первые используют те же мотивы и композиционные принципы (вариации многолучевого «сегнерова» колеса (рис. 28-31), пальметовидный пучок линий в круге (рис. 32), четырёхлепестковая розетка (рис. 33), что и на чашах, но отличаются большим разнообразием декоративных элементов и индивидуальностью рисунка на каждом конкретном изделии. Сюжетные блюда имеют несколько большие размеры с сохранением тех же форм. Представляют собой высокохудожественные произведения, отмеченные сложностью и изысканностью рисунка, насыщенностью деталями и, в целом, парадным характером сосудов. Оба блюда украшены изображением птицы (голубя) в профиль (рис. 34; 35) (Адаксина, 1998: 5-7, рис. 1, 4, 5).

Уровень обживания внутри башни располагался непосредственно под слоем пожара и, в свою очередь, перекрывал известковые наслоения, связанные со строительством башни. Представлял собой уплотнённый слой прокалённого до коричневого цвета глинистого грунта с повышенным содержанием известковой крошки. Его толщина в центре помещения составляла 0,07-0,12 м, к стенам уменьшается до 0,03 м. Находки в этом слое немногочисленны, здесь обнаружены разрозненные фрагменты кухонной и столовой посуды XIV-XV вв.

Важная находка сделана в центре помещения, в верхней части слоя. При его расчистке, в 0,01 м от поверхности, найдена серебряная монета Хаджи-Гирея (чекан г. Крым), номиналом акче. К сожалению, дата чеканки не совсем ясна и поэтому может быть определена как 867 (=26.9.1462 – 14.9.1463) или 871 (=13.8.1466 – 1.8.1467) гг. (Хаджи-Гирей скончался в августе 1466 г.). Условия залегания монеты (под плотной прокалённой поверхностью пола) полностью исключают её попадание сюда во время пожара.

Слой строительства внутри башни заполняет всё внутреннее пространство, перекрывая надматериковые глинистые образования. Толщина слоя переменная: у юго-западной стены она минимальная — 0,05-0,07 м; к юго-востоку возрастает до 0,15 м, достигая у юго-восточной стены 0,60-0,70 м. Структура слоя, в целом, однородная, состоит из крошки известкового раствора. В северо-восточной части помещения, у стены (кл. 373), он образует монолитную массу застывшей извести площадью около 8 кв. м. В слое отмечено большое количество древесной щепы и мелких обломков дерева. В зоне затвердевшего раствора выявлены гнёзда и пустоты от отпечатавшихся в нём прямоугольных в сечении деревянных балок, имеющих характерную для дуба структуру. Балки, за исключением одной, лежали непосредственно на поверхности строительной площадки в 1 м от стены и, вероятно, предохраняли раствор от растекания.

Таким образом, в ходе раскопок башни Орта-Куле, несмотря на их незавершённость (остался неисследованным внешний северо-западный и северо-восточный периметр), получен важный материал, позволяющий определить относительную дату возведения этого фортификационного сооружения и особенности его архитектоники. Находка монеты Хаджи-Гирея (1462/63 или 1466 гг.) указывает на время, не ранее которого было завершено строительство башни. Учитывая, что в 1475 г. крепость была взята турками штурмом и сожжена (следы тотального пожара прослежены практически на всех участках, исследовавшихся на памятнике в 1984-1995 гг.), раскопки Орта-Куле позволили получить уникальный закрытый комплекс с весьма узким хронологическим диапазоном — 1462/67-1475 гг., то есть — 8-13 лет. Ближайшими аналогиями керамике из слоя пожара Орта-Куле являются находки из раскопок Фуны (Мыц, 1988: 106-108, рис. 6, 7; Мыц, 1991б: 101-102, рис. 40; 41; 42, 8-11), Симеиза, Ай-Тодора, Гурзуфской крепости (Паршина, 1974: 70-71, рис. 10: 1-7, 9, 13), дворца Мангупа (Мыц, 1991б: 102, рис. 42, 1-7, 43-45; Якобсон, 1953: 399-401, рис. 13; 16; 32; Даниленко, Романчук, 1966: 116-133, табл. 1-4), которые могут быть датированы второй половиной — последней четвертью XV в.

Башня Орта-Куле являлась одним из важнейших оборонительных узлов генуэзской Лусты, традиционно связываемым исследователями с главными крепостными воротами (Мыц, Лысенко, Семин, Тесленко, 1997а, 210). Последние в пределах открытых раскопками участков куртин не обнаружены. Вероятнее всего они располагались у башни Чатал-Куле (с юго-восточной стороны). Орта-Куле, по-видимому, состояла из трёх ярусов (реконструируемая высота не менее 21 м) с открытой боевой площадкой наверху. На уровне второго и третьего этажей она была трехстенная, обращенная открытой стороной внутрь укрепления. Башни такого типа получили широкое распространение в фортификации Крыма XIV-XV вв. и известны как на генуэзских памятниках (Каффа, Солдайя, Чембало), так и укреплениях владетелей Феодоро (Каламита, Мангуп (Герцен, 1990: 141-142), Фуна (Кирилко, Мыц, 1991: 152-157, рис. 4), Сандык-Кая (Мыц, 1991б: 133, рис. 12, 1).

Замкнутым стенами со всех сторон был только первый этаж Орта-Куле (таким же образом устроены некоторые генуэзские башни в Каффе (Айбабина, 1988: 71, 76, 79), Солдайе и Чембало), использовавшиеся, очевидно, не только как боевая позиция, но и в хозяйственно-бытовых целях: здесь найдены остатки сгоревшего зерна, столовая и кухонная посуда. Можно предположить, что это помещение служило для отдыха караульных («кардегардия»), хотя оно и не приспособлено для обогрева в холодное время (нет камина или очага). По-видимому, летом 1475 г. в башне находились её защитники (количество сосудов разного типа позволяет говорить, что их было примерно 20 человек). На первом этаже находилась одна амбразура «подножного» боя, на втором и третьем — по три. Если учесть, что из амбразур попеременно вели стрельбу два арбалетчика или лучника, то на трёх этажах размещалось не менее 14 стрелков. К тому же на верхней площадке могли расположиться 8-10 воинов. Таким образом, число защитников башни могло составлять примерно 22-24 человека.

Строительство башни, вероятно, осуществлялось местными мастерами под наблюдением генуэзских фортификаторов, как это было в Каффе, Солдайе, Чембало, Тасили и др. Весьма интересны в этом отношении результаты анализа линейных мер, применённых при возведении Орта-Куле. Например, толщина куртины, примыкающей к башне с северо-запада, составляет 1,70 м, что равно 2 пикко (1 пикко Каффы = 0,852 м) или около 3 браччо (1 браччо Генуи = 0,58 м (Карпов, 1990: 334)); высота от пола до основания амбразуры подножного боя — около 1 пикко; длина башни — 13 пикко, а ширина — 12,5 пикко; толщина стен башни — примерно 3,5 пикко; высота первого яруса — 16,5 браччо и т. д.

При этом необходимо, очевидно, учитывать, что незначительные расхождения с абсолютными линейными мерами (исчисляемые в сотых метра) возникли из-за погрешности при практических строительных работах. Следует также признать, что мастера, возводившие башню, считались с особенностями рельефа и наиболее возможным местом нападения (обстрела). Именно поэтому северо-западная стена башни имеет наибольшую толщину — 3,5 пикко, в то время как остальные — несколько тоньше (на 0,05-0,15 м).

Приведённые примеры, по-видимому, позволяют (пока только предварительно) говорить о том, что инженерно-строительные расчеты при проектировании Орта-Куле выполнялись с использованием каффинской меры длины «пикко» и генуэзской — «браччо», вероятно, фортификатором, прибывшим из Каффы.

Очевидно, данное предположение нуждается в специальном анализе с привлечением материалов не только крепостей Крыма, но и других регионов. Решение этой задачи может стать темой отдельного специального исследования фортификации генуэзских укреплений Газарии, которое либо подтвердит высказанное предположение, либо его опровергнет.

В целом же следует признать, что вопросы метрологии XIV-XV вв. применительно к архитектурным памятникам Генуэзской Газарии (и в первую очередь, к хорошо сохранившимся фортификационным объектам) оказались вне внимания специалистов ввиду бытовавшего длительное время скептического отношения к возможности влияния латинского компонента на культуру средневековой Таврики (Домбровский, 1986: 525, 527; Фирсов, 1990: 68).

Для решения поставленной проблемы свидетельств исключительно нарративных источников будет явно не достаточно, потому что они в основном освещают различные торговые операции, при которых указывается на применение венецианских и генуэзских мер длины (венецианских — 1 канна = 2,3 м и 1 браччо = 0,683 м; генуэзских — 1 канна = 2,973 м, 1 браччо = 0,58 м, 1 пикко = 0,852 м) исключительно для продаваемых на рынках Причерноморья тканей (Скржинская, 1971: 154, 178, прим. 109; Карпов, 1990, 334) и только в одном случае пальмо (1 пальмо = 0,274 м (Карпов, 1990: 334)) фигурирует как мера протяженности разрушившейся полностью оборонительной стены Солдайи (Vigna, MCCLII–MCCCCLXXV: 304).

Пеголотти в своей «La pratica della mercatura» сообщает, что в Каффе, Тане и Константинополе пикками измеряли шерстяные (panni lani), льняные (teleline), шелковые ткани (zendadi), а также парусину (canovacci) (Pegolotti, 1936: 24, 26, 46). Кроме того, в Тане широко использовался в качестве меры браччо (braccio, от brazo — «локоть») (Скржинcкая, 1971: 178, прим. 109). И. Барбаро отмечает использование в Тане и всём Северном Причерноморье меру длины, называемую «pico de Gazaria» — то есть «локоть Газарии» (Скржинская, 1971: 129, 154).

Не менее важные результаты получены в ходе раскопок 1993 г. Ашага-Куле, замыкающей юго-восточный фланг обороны генуэзской Лусты в XV в. (рис. 1: 3; 35) (Адаксина, Кирилко, Лысенко и др., 1994: 10-15). В плане башня круглая, с внутренним прямоугольным уступом в западной части стен и, видимо, была многоярусной закрытого типа. За линию куртин башня выступает на 6,50 м. Её внешний диаметр — 9-9,2 м, внутренний — 3-3,4 м. Стены (их толщина возрастает в напольную сторону от 2,40 до 3 м) сложены в основном из крупных с лицевой подтёской глыб на известковом растворе, пустоты между которыми зачеканены мелкомерным камнем. Возведены на фундаменте, сооружённом в вырубленной в культурных наслоениях и материке «постели» (кладка фундамента выступает из внутреннего контура помещения постройки на 0,1-0,7 м).

На высоту около 16 м от основания стены сохранились на небольшом участке (в 1929 г. они укреплены консервационными кладками в виде контрфорсов). Здесь, с напольной стороны, признаков наличия бойниц в стенах башни не выявлено, что позволяет предположить устройство на её вершине машикули, как справедливо полагал Л.В.Фирсов (Фирсов, 1990: 71-72).

В нижней части стен башни обнаружены пустоты от двух ярусов сантрачной системы (на высоте 1,2 и 4,2 м от основания), использовавшейся при её строительстве. Нижний ярус состоял из деревянных брусьев, прямоугольных в сечении (0,18 х 0,22 м) и длиной около 2 м, залегавших в кладке вдоль внешней лицевой поверхности, образуя в плане многоугольник (рис. 36). Здесь же отмечены 7 радиально располагавшихся балок с теми же параметрами сечения. С внешним поясом яруса они состыковывались пазами, не выступая за лицевую поверхность стен. Кроме того, вся эта конструкция была скреплена тремя длинными балками, уложенными в кладку по касательным к внутренней поверхности стен. Второй ярус сантрачной системы состоял из двух пар балок, размещавшихся почти параллельно в массиве бутовой кладки.

Наличие внутреннего прямоугольного уступа в западной части стены Ашага-Куле обусловлено тем, что башня была пристроена к внешней стороне существовавших ранее кладок (NN 383а и 383б), образующих в плане угол около 100°, сложенных из разномерного бута на грязевом растворе (сохранились на высоту до 2,1 м при ширине 1,7 и 1,05 м). Их лицевые поверхности выложены из крупных камней с соблюдением порядовки и между собой перевязаны (рис. 37; 38).

Обе эти стены, по-видимому, представляют собой остатки оборонительных сооружений 20-х гг. XV в. Они установлены практически без специальной нивелировки поверхности и перекрывали ранее существовавшее здесь городское кладбище, формировавшееся вокруг небольшой часовни (рис. 35). Некрополь продолжал функционировать на этом участке и позднее, потому что некоторые плитовые могилы и гробницы оказались пристроенными к крепостным стенам. Очевидно, поэтому при строительстве Ашага-Куле угол, образованный двумя куртинами, не был разобран полностью, а включён в массив её кладки (это позволило сохранить несколько располагавшихся здесь гробниц).

Мощность культурных отложений внутри башни достигала 6 м (рис. 39). При раскопках выяснилось, что большая часть заполнения Ашага-Куле, основную массу которого составлял слой разрушения, образовалась в XIX в. До этого, в XVIII-XIX вв. внутреннее помещение использовалось в хозяйственных целях. Слой, связанный с пожаром, залегал на 0,5 м ниже уровня пола XIX в. Судя по найденным здесь оплавленным осколкам габбодиорита, температура в башне во время пожара превышала 1100°. В слое пожара обнаружены обугленные остатки деревянного межэтажного перекрытия (рис. 40), среди которых найдены четырёхгранные в сечении кованные гвозди и 3 ядра для баллисты (диаметром 11,4-11,6 см). Под сгоревшим перекрытием залегал слой прокалённого до красного цвета грунта мощностью 0,3 м.

Пол внутреннего помещения Ашага-Куле открыт на глубине 5,1 м. Это слой плотного глинистого грунта с впущенными с его поверхности пятью ямами для установки небольших пифосов, изъятых ещё до возникновения пожара. На полу башни и в углублениях для установки сосудов найдены фрагменты красноглиняных поливных кувшинов и чаш, кухонных тонкостенных горшков, кувшинов, орнаментированных росписью белым ангобом (рис. 41-43).

В нивелирующей подсыпке под полом башни найдена монета (татаро-генуэзский аспр Каффы 1421-1435 гг.), свидетельствующая о том, что это строение возведено не ранее 20-30-х гг. XV в. Основная масса керамического материала, обнаруженного под полом, относится к концу XIV-XV вв. Западная часть фундамента перекрыла существовавшую на этом месте гробницу городского кладбища (стены сложены из бута на грязевом растворе, а покрытие состояло из тонких плит песчаника. В могиле находились потревоженные останки 4 погребенных. Здесь найдены бронзовые перстень и шаровидная пуговица. Подобные предметы бытовали длительное время и поэтому датируются в весьма широких пределах — XII-XV вв., что не позволяет их использовать в качестве хронологического репера при определении времени строительства круглой башни.

При исследовании Ашага-Куле раскрыт обширный участок внутренней территории генуэзской Лусты. Мощность культурных напластований достигала 3 м (рис. 38; 39). В пределах раскопа открыты куртины, примыкавшие к ней: южная (ее ширина — 2 м) расчищена на 7,3 м; восточная (шириной 1,60 м) — на 37,5 м. В восточной крепостной стене, возведённой, по-видимому, во второй четверти XV в.(?), находился воротный проём потерны (использовалась до 60-х гг. XV в.) шириной 1,85 м с порогом, сложенным из разномерного необработанного камня на известковом растворе. Но впоследствии (при строительстве башни Ашага-Куле) этот проём был заложен с напольной стороны стеной (её ширина — 0,40 м, кладка выполнена на известковом растворе).

С южной стороны проёма (у стены башни) in situ найдена железная оковка нижнего угла воротного полотна с пятой и подпятником. Подпятник крепился, очевидно, в дверном брусе, являвшемся частью порога. Ниже уровня порога открыта поверхность проезда, выложенная морской галькой. Вероятно, воротный проём (потерна?) был заложен после частичной разборки куртины.

Полученные в ходе раскопок материалы позволяют считать, что до 20-х гг. XV в. генуэзцы ограничили свои фортификационные мероприятия в Алуште ремонтом и восстановлением византийских укреплений, возведённых при Юстиниане I (527-565) (Мыц, 1997: 187-199) и частично разрушенных монголами в 70-х гг. XIII в. (1278 г.?), которые впоследствии использовались ими как цитадель города. Именно отсюда происходит единственный грекоязычный лапидарный памятник, свидетельствующий о строительстве (восстановлении) в 1404 г. неким Георгием трёхапсидного базиликального храма (Соломоник, 1991: 172-173, рис. 1).

В момент обострения политических отношений с правителем Феодоро Алексеем, начавшим военные действия против Каффы с целью захватить все побережье Готии от Чембало до Лусты (1422-1423 гг.), в спешном порядке строится внешняя линия обороны: южная куртина её сложена на грязевом растворе, причём оборонительные стены устанавливаются   без   специальной   нивелировки поверхности и не имеют фундаментов. Это позволило увеличить защищенную часть города на 0,75 га (в 2,1 раза). Во второй половине 20-х гг. (вероятно, не ранее 1425 г.), после катастрофического землетрясения 1423 г., производится ремонт пострадавших от сейсмического воздействия крепостных стен.

Последний строительный период относится уже к 60-м гг. XV в. В это время полностью перестраивается внешний периметр обороны, который несколько выдвигается в напольную сторону. Возведению куртин и башен предшествует тщательная инженерная подготовка в виде вертикальной и горизонтальной нивелировки поверхности склона Крепостной горки. Новые фортификационные сооружения отличаются высоким качеством выполнения строительных работ и соответствуют требованиям защиты от огнестрельной артиллерии. Высота башен достигала 20-22 м, а стен — 11-11,5 м.

Именно к этому времени относится активизация строительной деятельности генуэзцев по ремонту и возведению новых фортификационных сооружений в Газарии. Суммы, выделяемые магистратами Каффы на ремонт крепостных сооружений в 1461-1472 гг., неизменно увеличиваются. Только в 1465 г. на эти цели было израсходовано 1.410.906 аспров (Baiard, Veinstein, 1981: 87). В 1467 г. (в консулат Калочеро де Гвизольфи) в Каффе проводится ремонт ворот св. Георгия и башни св. Константина (Юргевич, 1863: 165; Skrzinska, 1928: 65-68, № 16, 17; Бочаров, 1998а: 88, 93, табл. 1, 2).

В одном из армянских источников содержится любопытное свидетельство, касающееся совместных усилий разноэтничных городских общин по укреплению Каффы: «В году 916 (=1467), 16 ноября новая цитадель и ограда Каффы были восстановлены и закончены. И франки, армяне и ромеи [греки. – В.М.], поднимаясь со [своими] епископами и священниками, совершили обход с Крестом и Евангелием; и они благословили [это] место» (Cazacu, Kevonian, 1976: 502). Причём, деятельность по совершенствованию системы обороны главной Лигурийской фактории не прекращается вплоть до момента нападения турок в 1475 г. (Skrzinska, 1928: 69-73, № 18-22; Бочаров, 1998: 91-96, рис. 1-20).

Теми же проблемами были озабочены и консулы второго по размерам и значимости города — Солдайи. Хотя наиболее поздняя из известных датированная надпись относится к 1469 г. (на ней в центре помещено изображение Богоматери с младенцем, а по бокам — два герба консула Бернардо де Амико (Скржинская, 1958: 174)), в документах переписки содержатся сведения о проведении здесь ремонтных работ крепостных сооружений. Так, например, когда консул Каффы Антониотто Кабелла 17 сентября 1474 г. обращается к Христофоро ди Негро: «С божьей помощью начинаем мы новое строительство, просим вас прислать нам шесть хороших мастеров – каменщиков (sex ex Ulis melioribus magistris antelami), которых сможете разыскать в вашем городе, не трогая работающих в замке Тасили (qui laborant in arce Tasili), так как мы понимаем, как они нужны там ввиду надвигающихся    событий»    (Vigna,    1879: 300-301; Милицин, 1955: 79), то консул Солдайи вежливо ему отказывает, сетуя на то, что все мастера-каменщики города заняты на восстановлении фундамента большой башни (fundamenta turris magne) (Vigna, 1879: 303; Милиции, 1955: 81).

В 60-х гг. XV в. генуэзцы продолжали строительные работы в Чембало (в конце 1454 – начале 1455 гг. проводится ремонт фортификационных сооружений в замке св. Николая и нижней крепости св. Георгия (Vigna, 1868: 279-280)), о чём свидетельствуют надписи 1463 (Барнабо де Грилло) и 1467 гг. (Баптиста де Олива) (Skrzinska, 1928: 129-134, № 54-55). Здесь, на протяжении пяти лет и по единому проекту, полностью реконструируется внешний контур оборонительной системы города. Нижняя башня — «Барнабо де Грилло» — окружается дополнительным поясом кладки и получает эллипсоидную форму (ранее она была прямоугольная), будучи прикрытой с севера и востока барбаканом. Ещё более существенной реконструкции подверглись главные ворота крепости. Здесь, на месте фланкирующего выступа, возводится башня N 5 (10,3 х 8,3 м, в плане имеет форму эллипса, сохранившаяся высота — 9,70 м), соединённая с барбаканом стеной, в которой располагался проём ворот, перекрытый стрельчатой аркой с тимпаном.

На самой высшей точке скальной возвышенности в 1467 г. завершается строительство нового замка св. Ильи (?), в системе обороны которого основную роль играет донжон (башня № 2). Его современная высота — 18 м (первоначально, вероятно, достигала 22-23 м). В основании строение имеет форму круга диаметром 12,5 х 12,7 м; стоит на мощном цоколе высотой 6,5 м, имеющим в разрезе форму трапеции. Кверху цоколь сужается до 8,6-8,8 м. Толщина стен башни — 1,9 м.

Она состояла из трёх этажей и верхней боевой площадки с зубчатым парапетом, установленном на аркатурных поясах и выносных кронштейнах с машикули (?). В нижнем (цокольном) этаже размещалась большая цистерна для воды, оштукатуренная цемянковым раствором. Вода сюда поступала самотеком по водопроводу из керамических труб, проведённому от верховьев балки Кефало-Вриси (греч. — «Голова источника») в 1,5 км к востоку от крепости (Реп-ников, 1940: 3).

Важным стимулом проведения столь широкомасштабных фортификационных мероприятий для генуэзцев являлась реальная угроза захвата Газарии османами (особенно после аннексии в 1461 г. Трапезунда) и участившиеся нападения на побережье Готии и «дистрики» Солдайи турецких пиратов. В районе Лусты военно-политическая ситуация этого времени осложнялась ещё и опасным соседством с владетелями Феодоро, которые в 1459 г. практически заново возводят (капитально перестроив более раннее укрепление) замок у селения Фуна (Мыц, 1988: 104).

В 1467 г. в метрополию, с очередной просьбой о помощи, направляются Джулиано Фиески и Бартоломео Сантамброджио. Сохранившиеся в архиве Генуи 9 документов этой миссии содержат две копии описи вооружения, находившегося на тот момент в Каффе, две копии списков гражданских (provisionati) и военных (socii) лиц, служащих коммуны (составлены массарием Карло Чиконья), а также другие материалы, касающиеся вопросов организации защиты и управления факториями (Assini, в печати).

8 апреля 1468 г. в Генуе состоялось заседание Большого совета, на котором подробно обсуждались жизненно важные проблемы спасения от турок Черноморских колоний. Но делалось это «с таким очевидным желанием свести к минимуму всю тяжесть положения, что заслужило упрек Баттисты де Гоано, памятуя об утрате, понесенной нами в Пере из-за собственного небрежения, следовало бы оказать необходимую помощь хотя бы Каффе» (Assini, в печати).

Пока трудно определить, в течение какого времени генуэзцами была создана вторая линия обороны Алушты и выполнялось это поэтапно или как одноразовая акция. Выше уже отмечалось, что при раскопках Ашага-Куле, в нивелирующей подсыпке под полом, найдена монета (татаро-генуэзский аспр г. Каффы 1421-1435 гг. времени правления золотоордынского хана Улуг-Мухаммеда — 1421-1426, 1428-1436 гг. и Миланского герцога Филиппо Мариа Висконти — 1421-1435 гг.), свидетельствующая о том, что эта башня была возведена не ранее 20-30-х гг. XV в.

На основании изучения башни Орта-Куле можно предположить, что в 60-х гг. XV в. (не ранее 1462/63 г.) генуэзцами завершается крепостное строительство Лусты. К этому времени город обносится внешней (второй) оборонительной стеной с тремя башнями. Очевидно, у генуэзцев были веские причины для создания, пусть даже и небольшой по размерам, но хорошо защищенной крепости, которая на всём протяжении побережья (от Солдайи до Чембало) обладала самыми мощными фортификационными сооружениями.

Из Устава 1449 г. известно, что в Алуште находился консул, обязанный при вступлении в должность внести в казну 2 сомма (Устав..., 1863: 675). Но до сих пор нам неизвестно ни одного имени консула Лусты (как, кстати, и имена других оффициалов, получавших должности консулов на побережье Крымской Ривьеры: Партените, Гурзуфе и Ялите). Не открыт в крепости и замок консула, который, вероятнее всего, располагался в цитадели (?) на самой вершине Крепостной горы.

Для обеспечения эффективного военно-административного контроля над побережьем генуэзской Газарии от границ консульства Солдайи до консульства Чембало была создана (по-видимому, не ранее 1428 г.) специальная оффиция — Капитанство Готии. В структуре и функционировании этого ведомства до настоящего времени остаётся много неясного. Неизвестно и точное место пребывания капитана Готии. А.А. Васильев считал, что этот чиновник проживал в Каффе, где находилась его резиденция, будучи подчинённым и подотчётным консулу и викарию главной генуэзской фактории в Причерноморье (Vasiliev, 1936: 182).

Но весьма сомнительно, чтобы можно было эффективно управлять данной территорией, постоянно проживая в Каффе. Поэтому мною было высказано предположение, что центром «Капитанства Готия» являлась Луста, как наиболее укреплённая из всех генуэзских пунктов побережья от Солдайи до Чембало (Мыц, 1991б: 78).

Безусловно, данный тезис требует дальнейшей разработки и поиска подтверждающих гипотезу фактов. Тем не менее можно полагать, что все масштабные фортификационные мероприятия генуэзцев по укреплению факторий Готии происходили при непосредственном участии и под контролем капитанов. Дополнительную ясность в этот вопрос могли бы внести находки закладных плит, свидетельствующих о строительстве, но, несмотря на продолжительное проведение археологических раскопок в 50-90-х гг., в том числе и в Алуште, до настоящего времени здесь не обнаружено ни одного памятника латинской эпиграфики, на что уже обращали внимание исследователи (Фирсов, 1990: 68).

Известные нам источники сообщают, что капитанами  Готии   были:   в 1429 г. Батиста де Гандино, в 1448 г. Батиста Маркессано (назначен в Генуе 28 марта 1448 г. «капитаном всей Готии» — Battisto Marchexano <...> capitaneum et pro capitaneo totius Gotie (Jorga, 1902: 235)). Первым оффициалом, получившим патент на эту должность от протекторов Банка Сан Джорджо 22 августа 1454 г., был Бальтазаре де Андора (Badasar de Andora), но, по всей видимости, он вскоре отказался от нее, потому что на повторных выборах отмечено сначала имя Томмазо Вольтаджо (Thomas de Vultabio), а затем — Дессертино де Каннето (Dexerinus de Caneto) (Vigna, 1879: 983).

После этого наступает пятилетний перерыв в назначении капитанов Готии. Только 9 мая 1459 г. патент на управление этой оффицией сроком на два года (то есть по 9 мая 1461 г.) от протекторов Банка получил Джиронимо Герарди. При этом в его мандате, который он должен был, по прибытию в Газарию, предъявить консулу и массариям Каффы, специально оговаривалось: «Так как мы избрали и утвердили достопочтенного Джиронимо капитаном Готии сроком на два года<...>, то мы приказываем вам, чтобы после того, как вы увидите настоящий патент, вы считали бы его и приняли бы его как капитана Готии и предоставили бы ему эту оффицию даже в том случае, если она уже была продана кому-нибудь» (Vigna, 1879: 983).

С этого времени назначения на должность капитанов Готии следуют с небольшими перерывами до сентября 1474 г., что указывает на её важность в системе управления факториями побережья Крыма. Весьма симптоматично возобновление  регулярных   назначений  с весны 1459 г. Предположительно это можно связать с поступившими в Геную (вероятно, в конце 1458 г.) сведениями о строительстве владетелями Феодоро замка у селения Фуна.

Преемником Джиронимо Герарди стал Франческо де Мари, избранный на должность капитана Готии по итогам конкурса 10 апреля 1461 г. Он получил 27 мая патент сроком на два года и два месяца (Vigna, 1879: 983). На время оффиции де Мари приходится сразу несколько важных военно-политических событий в Причерноморье, среди которых, очевидно, наиболее значимым являлось завоевание Мехмедом II в 1461 г. Синопа и Трапезундской империи, пленение Давида Великого Комнина и его семьи. По всей видимости, именно эти события и явились тем стимулом, который заставляет протекторов Банка Сан-Джорджо приступить к реализации широкомасштабной программы по укреплению Причерноморских факторий.

28 сентября 1463 г. (патент от 21 октября) капитаном Готии, сроком на 13  месяцев,   избирается Анфреоне Каттанео (Апfreonus Cataneus) (Vigna, 1879: 983-984). Следующим     оффициалом,     в управлении которого находилась Готия на протяжении 1466-1467 гг., был Христофоро  де  Франки Сакко   (Christoferus   de Francis   Saccus)   (Vigna, 1879: 984) (избран 19 февраля 1466 г., патент от 23 мая). Очевидно, что после Анфрионе Каттанео (срок его оффиции завершился 21 ноября 1464 г.) на протяжении полутора лет в метрополии  не  нашлось желающих отправиться в фактории Причерноморья для  занятия  должности капитана Готии. По-видимому, эта оффиция на указанный срок была продана с торгов в Каффе, но кто её занимал — неизвестно. Преемником Христофоро де Франки являлся Манфредо де Промонторио (Monfredus de Premontorio), также получивший патент (избран 16 февраля 1467 г.) сроком на 26 месяцев, то есть на 1467/68 гг. (Vigna, 1879: 984). После чего опять следует более чем двухлетняя лакуна (с 16 апреля 1468 по 3 июля 1470 г., когда капитаном избирается Дессерино де Каннето). Каннето отправляется в Каффу после 14 августа с патентом на 26 месяцев (Vigna, 1879: 984).

В 1470 г. в Геную из Каффы с важным посланием от консула и массариев прибыл Джорджо Лаззарини. Протекторы Банка, желая компенсировать понесенные им при этом расходы, 26 октября предоставляют Лаззарини оффицию капитана Готии, которую он должен занять после окончания срока полномочий (то есть после 14 октября 1471 г.) Дессерино де Каннето. Лаззарини возвратился в Газарию весной 1471 г., получив 15 января в Генуе патент (Vigna, 1879: 984; Vasiliev, 1936: 229).

В условиях нарастающей опасности нового военного столкновения с турками и волнениями в генуэзских факториях Газарии протекторы Банка Сан-Джорджо специальным декретом от 14 февраля 1472 г. назначают капитаном Готии Николо Маффеи, получившего уже через четыре дня (18 февраля) патент со специальным предписанием, что он прибудет в Таврику не позднее, чем через 8 месяцев и «не покинет пределы Каффы или других мест Великого Моря (locis Maris Majoris), в том числе и Перу, пока не закончится срок его оффиции» (Vigna, 1879: 839). В том же году (1 июня 1472 г.) в качестве преемника Маффеи избран Лаззаро Кальвини (ad capitaneatum Gotie pro mensibus viginti sex Lazarum Calvum) (Vigna, 1879: 985). Однако Лаззаро в 1473 г. (до 11 мая) обратился к протекторам с петицией, содержащей мотивацию причин невозможности исполнять обязанности оффициала Готии и предложением заменить его братом Антонио, получившим 18 мая 1473 г. патент на 13 месяцев (Vigna, 1879: 985-986).

Несмотря на то, что срок полномочий Антонио Кальвини истек 18 июля 1474 г., протекторы выдали патент его преемнику — Джанагостино Каттанео (Gianagostino Catta-пео) — только 10 сентября (Vigna, 1879: 117, 986). Каттанео, судя по всему, являлся последним генуэзским чиновником, исполнявшим обязанности капитана Готии до момента завоевания лигурийских факторий турками летом 1475 г. Его дальнейшая судьба неизвестна (Vasiliev, 1936: 264).

В связи с ограниченностью имеющихся в нашем распоряжении материалов и, прежде всего, из-за отсутствия строительных закладных плит на Орта-Куле и Ашага-Куле, можно только предположительно считать, что внешняя линия обороны генуэзской Лусты была построена во время пребывания на должности капитанов Готии Франческо де Мари (27 мая 1461 – 27 июля 1463 г.), Анфреоне Каттанео (21 октября 1463 – 21 ноября 1464 г.), Христофоро де Франки Сакко (23 мая 1466 – 23 июля 1467 г.) и Манфредо де Промонтарио (24 июля 1467 – 24 сентября 1468 г.).

Требует дальнейшего изучения и вопрос, кому принадлежала Луста перед завоеванием Готии османами — генуэзцам или феодоритам? Источники вроде бы указывают на то, что к 1474 г. город и крепость находились во владении господ из Готии (Милиции, 1955: 91). На основании материалов из «Дела Гваско» С.А. Секиринский полагал, что «Луста, по крайней мере, в третьей четверти XV в. не входила в состав генуэзских владений, как это было принято думать ранее, и что власть государства Феодоро в эти годы распространялась до границ Солдайского консульства» (Секиринский, 1955: 54). Данное мнение было поддержано рядом исследователей (Веймарн, 1968: 80; Домбровский, 1966: 18, рис. 2; Домбровский, 1986: 535, карта на с. 524) и в дальнейшем уже воспринимались как аксиома.

На мой взгляд, нельзя столь однозначно трактовать материалы переписки консула Солдайи Христофоро ди Негро с оффициалами Каффы и протекторами Банка Сан-Джорджо. В «Списке обвинений против братьев ди Гваско» Христофоро ди Негро сообщает, что «они недавно осмелились приказать сжечь несколько овчарен владельца Лусты (domini Luste), чем причинили тому большой вред и унизили господ из Готии (dominorum Gotie), о чём те слёзно жаловались в Каффе, а также господину Оберто Скварчиафико (domino Oberto Squarzafico) и оффициалам казначейства (officialibus monete) при недавнем их приезде из Чембало (qui nouiter venerunt de Cimbalo), требуя удовлетворения и надлежащих мер для пресечения на будущее время подобных бесчинств, указывая, что в противном случае они сами позаботятся о защите своей от убытков и поругания чести. Это даёт повод опасаться возникновения неурядиц, что может вовлечь нас в войну с господами из Готии» (orientur scandalaque posent nos facere intrare in guerram cum dictis dominis Gotie) (Vigna, 1879: 319; Милицин, 1955: 91).

Во-первых, приведённый текст говорит о том, что пострадавшая сторона (владелец Лусты) апеллировал к оффициалам Каффы и пытался мирным путем разрешить конфликт с братьями Гваско. Во-вторых, только, по мнению Христофоро ди Негро, эти жалобы на действия Гваско дают «повод опасаться возникновения неурядиц, что может вовлечь <...> в войну с господами из Готии». В-третьих, есть основания считать, что встреча владельца Лусты с первым массарием Каффы Оберто Скварчиафико и оффициалами казначейства (одним из них был Джулиано де Флиско — Julianus de Flisco) состоялась именно в Лусте, когда те направлялись из Чембало в Каффу. В-четвёртых, второе письмо с набором жалоб на действия Гваско и «поддерживавших» их магистратов Каффы протекторам Банка отправлено Христофоро ди Негро из Солдайи в Геную не ранее 21 октября 1474 г., а сам конфликт относится к лету этого года.

Дело в том, что вне внимания С.А. Милицина и С.А. Секиринского остались документы, адресованные экс-консулом Каффы Баптистой Джустиниани тем же протекторам и касающиеся рассматриваемых событий. Так, например, в своей ответной реляции на предъявленные ему обвинения от 19 августа 1474 г. Баптиста Джустиниани Оливьеро пишет: «И по этой причине такого рода многословные распоряжения можно давать, будучи абсолютно уверенным в своей правоте. Поэтому донесение того самого обвинителя (Христофоро ди Негро. — В.М.) основано на ненависти, обращенной к семье Гваско, и в особенности к сыновьям нобиля Антонио (<..> notoria erat odium quod habet cum fratribus de Goasco, filijs quondam nobilis Antonij), а поэтому причины их обвинения несправедливы. В действительности владения нашего государства, которые принадлежат Солдайе, остаются неизменными. Поэтому нет уважительной причины для жалобы консула, содержащейся в его постановлении. При этом он игнорирует [ваше] предписание консулам и другим оффициалам всегда опираться [в своих действиях] на уважаемого покровителя, каким является Антонио. Благодаря ему [недавно] удалось выгодно приобрести селение у самого могущественного господина Готии (ut potius ipce quam domini de Gotia aequiret casalia asquisita). Недавно, поддавшись соблазну близкого расположения, ими (сыновьями Антонио ди Гваско. — В.М.) было отнято одно селение из числа 10 сёл, полученных Дербиберди, господином Лусты (alia casallia adherentia Ulis quia casallis X dafii nouissime acquisiti sunt per Derbiberdi domini Lüste). Случившееся событие (захват. — B.M.) было осуждено и признано позорящим нашу республику. Следы нанесённого ущерба видел сам Бартоломео (Бартоломео Сантамброджио. — В.М.), которому удалось тайно проникнуть туда через готов (gottos): всё было там с неистовой яростью, в том числе и скот, принадлежавший татарам (et bestiaminum tartarorum), растоптано, что может навлечь беду. Известно, что каждый, желающий блага нашей республике, будет умеренным в приобретениях, отличая добро это или зло. Действительно, и сам Биберди (Biberdi), уже после совершённого нападения, успокоился и был доволен переговорами, проведенными в селении Скути (cazalle Scuti) с сыновьями господина Антонио [ди Гваско]» (Vigna, 1879: 412).

Цитированный выше отрывок даёт не только дополнительную информацию о конфликтах, происходивших на границе владений консульства Солдайи и Капитанства Готии, но ставит ряд вопросов, на которые в настоящее время затруднительно дать однозначные и убедительные ответы. Столкновение братьев Гваско с Дербиберди (Биберди), господином Лусты, получившим в управление 10 селений (по-видимому, после гибели отца в начале 1460 г.), входивших в округ Эллис (?), относится к лету 1474 г., когда Гваско предприняли попытку захватить одно из сёл, которое при этом сильно пострадало.

Ближайшим селением, расположенным к западу от Скути на границе консульства Солдайи с Капитанством Готии, являлась Канака, входившая в состав Кампаньи (caxalle canlucorum vocata Canaca), и в нём проживали подданные хана (Canachi de dominorum tartarorum) (Vigna, 1879: 408, 415). Именно об этом поселении и идёт речь в генуэзских источниках. Для расследования инцидента консулом Каффы Антониотто де Кабелла (приступил к исполнению обязанностей 13 августа 1474 г.) был направлен один из членов оффиции Кампаньи — Бартоломео ди Сантамброджио (Bartolomeo di Santambrogio) (Vigna, 1879: 408, 414).

В состав следственной комиссии также входили знатные (влиятельные) жители Каффы — еврей Кокос {Cocos judeo) и армянин Терсес (Terseac агтепо), сопровождаемые «товарищами» (socii). При этом разбирательстве 16 августа 1474 г. в Канаку были приглашены все трое братьев Гваско. Судя по документам, урегулирование конфликта относится уже к 19 августа, когда в ходе переговоров, проходивших в селении Скути между Дербиберди, Андреоло ди Гваско и его братьями (Теодоро и Деметрио), обе стороны пришли к обоюдному согласию.

Ранее в тексте упоминается и о селении, приобретённом генуэзцами у господина Готии — Исаака, благодаря содействию Антонио ди Гваско. К сожалению, не приведено его название. Поэтому можно только предположительно приурочить данный пункт к с. Бай-Су, расположенному на восточном склоне Караби-Яйлы, на левом берегу одноименной реки неподалеку от с. Бия-Сала, входившему в территориальные владения консульства Солдайи.

История средневековья полна эпизодами раздоров, постоянно вспыхивавших между феодалами, являвшимися зачастую вассалами одного сеньора: ведь конфликт между консулом Солдайи и Гваско не означал, что те же Гваско полностью вышли из подчинения властей Каффы.

Вероятно, положение дел с Лустой в рассматриваемый период обстояло значительно сложнее, чем это представлялось ранее. Её владелец мог быть местным феодалом, находившимся на службе у генуэзцев. В то же время, он являлся и вассалом господ из Готии (Феодоро), обладая в районе города значительными земельными угодьями. Именно в таком ракурсе предлагал рассматривать эту проблему А.Л. Бертье-Делагард, определяя статус Дербиберди как «двуподданство» (Бертье-Делагард, 1918: 26). К тому же каноники Лусты и её округи подчинялись митрополиту Готской епархии (Мыц, 1991а: 188-189). Если учесть, что после 1441 г. источники не отмечают каких-либо военных столкновений между генуэзцами и феодоритами, то остаётся загадкой, как Луста перешла в подчинение последним. Тем более что в 60-х гг. XV в. (о чём убедительно свидетельствуют материалы археологических исследований) генуэзцами активно ведутся строительные работы по укреплению обороны этого города.

Совершенно очевидно, что для решения вопроса о характере «двуподданства» владельцев Лусты в последней трети XV в., необходимо привлечение дополнительных источников, в том числе и сравнительного характера. Насколько и в какой степени они находились в зависимости от оффициалов Генуи (Банка Сан-Джорджо) и господ из Готии? В этом отношении определяющим, по-видимому, является эпизод с Бердибеком в 1460 г., судьба которого была решена ханом Хаджи-Гиреем после согласования с Кейхиби, но без какого-либо участия магистратов Каффы, власть которых, вероятно, ограничивалась здесь (в Лусте) пределами оборонительных стен города.

В этом отношении также показателен административный статус Копы. Временное (сезонное) управление в фактории осуществлялось совместно посылаемым сюда из Каффы консулом и местным адыгейским князем — господином Парсабеком, владетелем Копарии (domino Parsabioch domino Coparij (Vigna, 1879: 883)). Сходной системой управления обладал и Себастополис, принадлежавший Бендиано (domino Bendiano domino Sanastopolis (Vigna, 1879: 883)).

Ещё более сложную систему кондоминантного владения представляла собой Матрега, располагавшаяся на адыгской территории, но её правителем, с одной стороны, был Захария де Гизольфи (по происхождению полугенуэзец, полуадыг (Некрасов, 1990: 36-37), а с другой — адыгские князья. К какому типу сеньории в XV в. относилась Луста — имеющиеся в нашем распоряжении источники дать однозначное определение не позволяют.

На сегодняшний день мы обладаем сведениями только о двух владельцах Лусты второй половины XV в. В реляции, посланной 5 мая 1460 г. протекторам Банка Сан-Джорджо консулом Мартино Джустиниани, провизорами и массариями Бартоломео Джентиле и Лукой Сальваго, содержится краткий пассаж, повествующий о трагической судьбе сеньора Лусты — Бердибека. Оказывается, Бердибек вёл посреднические переговоры между Хаджи-Гиреем и адыгским князем Биберди, владельцем Кримука. Встреча должна была состоятся в Воспоро, но Биберди в самый последний момент отказался в ней участвовать. Разгневанный хан на обратном пути приказал задержать близ Солхата Бердибека и, получив согласие господина Готии Кейхиби (Чейхиби?), приходившегося тому братом, предал его смерти. В Лусте в то время находился один из сыновей покойного Бердибека (по-видимому, уже известный нам по более поздним источникам, Дербиберди) (Assini, в печати). Именно на его годы правления (1460-1475) и приходятся грандиозные по своим масштабам строительные работы в генуэзской Лусте. Нам неизвестно, где находилась резиденция данного правителя, в самом городе или где-либо за его пределами. Материалы археологических исследований не дают оснований даже для самых осторожных предположений, потому что и в цитадели Лусты пока не выявлено строений, которые можно было бы интерпретировать как жилище феодального владетеля.

Следует также обратить внимание на отсутствие в генуэзских источниках, связанных с «Делом братьев Гваско», упоминаний о капитанах Готии, которые, очевидно, должны были вмешаться в конфликт или участвовать в его урегулировании. Но, как отмечалось выше, срок полномочий Антонио Кальвини закончился 10 июля 1474 г., а его преемник — Джагостино Каттанео — получил в Генуе патент 10 сентября и поэтому он мог появиться в Каффе не ранее середины декабря. Таким образом, возникновение конфликтных ситуаций на восточной границе генуэзской Готии могло совпадать по времени с вакансией оффиции капитана Готии.

 

 

¹ ↑ От латинского «щиколотка».

² ↑ Определение монет выполнено С.М. Жуком.

 

 

Адаксина С.Б. Изображение животных и птиц на средневековой керамике Крыма // Историко-культурные связи Причерноморья и Средиземноморья X-XVIII вв. по материалам поливной керамики: Тез. докл. межд. науч. конф. — Симферополь, 1998. — С. 5-7.

Адаксина С.Б., Кирилко В.П., Лысенко A.B., Мыц В.Л., Татарцев С.В., Тесленко И.Б., Семин С.В. Исследования крепости Алустон // АИК. 1993 год. — Симферополь, 1994. — С. 10-15.

Айбабина Е.А. Оборонительные сооружения Каффы (По материалам археологических раскопок) // Архитектурно-археологические исследования в Крыму. — Киев, 1988. — С. 76-80.

Айбабина Е.А., Бочаров С.Г. Раскопки в Феодосии // Археологические исследования в Крыму: 1994 год. — Симферополь, 1997.

Алъберти Л.-Б. Десять книг о зодчестве / Пер. В.П.Зубова. — М., 1935.

Артёмов А.А. Крымская область // Памятники градостроительства и архитектуры Украинской ССР. — Т. 2. — Киев, 1985.— С. 273.

Баранов И.А. Главные ворота средневековой Солдайи // Архитектурно-археологические исследования в Крыму. — К., 1988. — С. 91, рис. 12.

Бертье-Делагард А.Л. Исследование некоторых недоуменных вопросов средневековья в Тавриде // ИТУАК. — 1920. — № 57.

Бертье-Делагард А.Л. Каламита и Феодоро // ИТУАК. — 1918. — № 55. — С. 26.

Бочаров С.Г. Фортификационные сооружения Каффы (конец XIII – вторая половина XV вв.) // Причерноморье в средние века. — СПб., 1998а. — Вып. III.

Веймарн Е.В. О двух неясных вопросах средневековья Юго-Западного Крыма // Археологические исследования средневекового Крыма. — Киев, 1968.

Веймарн Е.В. Отчёт о полевых разведочных работах 1948 г. Бахчисарайского Горного отряда Тавро-Скифской экспедиции Крымской научно-исследовательской базы АН СССР // Αρх. КФ ИА НАНУ, 1949, инв. № 2 г. — С. 5-7.

Воронин Ю.С., Даниленко В.Н., Кутайсов В.Л. и др. Работы в Бахчисарайском р-не // АО за 1978 г. — М.: Наука, 1979.

Георгиева С. Керамиката от двореца на Царевец // Царевград Търнов: дворецът на българските царе през Втората Българска дърдава. — Т. 2. — Керамика, битови предмети и въоръжение, накити и тъкани. — София, 1974.

Герцен А.Г. Крепостной ансамбль Мангупа // МАИЭТ. — Вып. I. — Симферополь, 1990.

Даниленко В.Н., Романчук А.И. Поливная керамика Мангупа // АДСВ. — Вып. 6. — Свердловск, 1966. — С. 116-133.

Дероко А. Средновековни градови у Сербиj и Цорноj Гориj и Македониі. — Београд, 1950. — С. 38-55.

Джанов A.B. Гончарные печи XIV-XV вв. на ремесленном посаде Сугдеи // Историко-культурные связи Причерноморья и Средиземноморья X-XVIII вв. по материалам поливной керамики / Тез. докл. науч. конф. — Ялта 25-29 мая 1998 г. — Симферополь, 1998. — С. 82-89.

Домбровский О.И. Средневековые поселения и «исары» Крымского Южнобережья // Феодальная Таврика. — К., 1974. — С. 8-9.

Домбровский О.И. Средневековый Крым X-XV вв. // Археология Украинской ССР. — К., 1986. — Т. 3.

Домбровский О.И. Фрески средневекового Крыма. — К., 1966.

ИТУАК. — 1899. — № 30. — С. 115; 1901. — № 31. — С. 70.

Карлов С.В. Средневековая метательная артиллерия на Мангуп-Кале // БИАС. — 1997. — Вып. 1. — С. 341-358.

Карпов С.П. Итальянские морские республики и Южное Причерноморье в XIII-XV вв.: проблемы торговли. — М., 1990. — С. 334.

Кверфельд Э.К. Китайская керамика XII-XIII вв. на Кавказе // Памятники эпохи Руставели. — Л., 1938. — С. 191.

Kёппен П.И. О древностях Южного берега и гор Таврических // Крымский сборник. — СПб., 1837. — С. 104-184.

Кирилко В.Л., Мыц В.Л. Крепость Фуна в системе обороны княжества Феодоро // Византийская Таврика. — К., 1991. — С. 152-157, рис. 4.

Кравченко А.А. Импортная поливная керамика XIII-XIV вв. из Каффы (Собрание Одесского археологического музея) // Северо-Западное Причерноморье — контактная зона древних культур. — К., 1991. — С. 166-117.

Назаренко Е.И. Лапидарная коллекция Бахчисарайского государственного историко-культурного заповедника. Каталог // История и археология Юго-Западного Крыма. — Симферополь: Таврия, 1993. — С. 288-291.

Маркевич А.И. Географическая номенклатура Крыма как исторический источник // ИТОИАЭ. — 1928. — Т. 2 (53). — С. 20.

Милицин CA. Дело братьев Гуаско // Приложение 2. С.А. Секиринский. Очерки истории Сурожа. — Симферополь, 1955.

Мыц В.Л. Могильник III-IV вв. н. э. на склоне Чатырдага // Материалы к этнической истории Крыма. — К., 1987. — С. 144-161.

Мыц В.Л. Некоторые итоги изучения средневековой крепости Фуна // Архитектурно-археологические исследования в Крыму. — К., 1988.

Мыц В.Л. Несколько заметок по эпиграфике средневекового Крыма XIV-XV вв. // Византийская Таврика. — К., 1991. — С. 188-189.

Мыц В.Л. Позднеантичные памятники Алуштинской долины // Скифия Боспор: Археологические материалы к конференции памяти акад. М.И. Ростовцева. — Новочеркасск, 1989.

Мыц В.Л. Ранний этап строительства крепости Алустон // ВВ. — Т. 57 (82). — 1997.

Мыц В.Л. Средневековое укрепление Исар-Кая // CA. — № 2. — 1987.

Мыц В.Л. Укрепления Таврики X-XV вв. — Киев, 1991.

Мыц В.Л. Чатырдагский могильник последней трети III – первой половины V в. н. э. (к вопросу о первоначальном месте расселения готов-трапезитов) // Византия и народы Причерноморья и Средиземноморья в раннее средневековье (IV-IX вв.). — Симферополь, 1994. — С. 44-45.

Мыц В.Л., Лысенко A.B., Семин С.В., Тесленко И.Б. Исследования крепости Алустон // Археологические исследования в Крыму: 1994 г. — Симферополь, 1997. — С. 205-210.

Мыц В.Л., Лысенко В.В., Семин С.В., Тесленко И.Б., Щукин М.Т. Исследования Чатырдагского некрополя // Археологические исследования в Крыму: 1994 г. — Симферополь, 1997.

Некрасов А.М. Международные отношения и народы Западного Кавказа (последняя четверть XV — первая половина XVI в.). — М., 1990.

Николова Я. Средневековна кухненска керамика от вожна порта в Преслав // Трудове на ВПИ «Бр. Кирил и Методий». — В. Тырново. — V. — 1968/69. — С. 181.

Паршина Е.А. Средневековая керамика Южной Таврики // Феодальная Таврика. — Киев, 1974. — С. 76, рис. 15.

Полубояринова Μ.Д. Русские люди в Золотой Орде. — М., 1978. — 67, рис. 11, 8а.

Репников Н.И. Археологическая карта Крымского нагорья // Αρх. ИИМК РАН, 1940, ф. 10, он. 1, д. 9. — С. 3.

Секиринский С.Л. Очерки истории Сурожа. — Симферополь, 1955.

Скобелев Ю.М. Археологические разведки на г. Крестовой в Верхней Ореанде // Феодальная Таврика. — К.: Наукова думка, 1974.

Скржинская Е.Ч. Барбаро и Контарини о России. К истории итало-русских связей в XV в. — JI., 1971.

Скржинская Е.Ч. Новые эпиграфические памятники средневекового Крыма // История и археология средневекового Крыма. — М., 1958.

Соломоник Э.И. Новые греческие лапидарные надписи средневекового Крыма // Византийская Таврика. — К.: Наукова думка, 1991.

Струков Д.М. Отчёт о поездке в Крым в 1871 г. // Архив ИИМК РАН. — 1872. — Φ. 1. — Д. 35. — Л. 12, 32.

Талис Д.Л. Поливная керамика Баклинского городища // CA. — 1976. — № 4.

Тесленко И.Б. К вопросу о производстве поливной керамики с орнаментом сграффито в крепости Алустон в XIV в. // Историко-культурные связи Причерноморья и Средиземноморья X-XVIII вв. по материалам поливной керамики: Тез. докл. межд. науч. конф. — Симферополь, 1998.

Тихомолова И.Р. Китайские селадоны городища Большие Кучугуры // Международные связи в средневековой Европе. — Запорожье, 1991.

Трубачёв О.Н. Indoarica в Северном Причерноморье. — М., 1999.

Устав для генуэзских владений на Чёрном море, изданный в Генуе в 1449 г. / Пер. и коммент. В.Н. Юргевича // ЗООИД. — 1863. — Т. V. — С. 675.

Фирсов Л.В. Исары. Очерки истории средневековых крепостей Южного берега Крыма. — Новосибирск, 1990.

Харбова Ч. Обранителни съръжения в българското средновековие. — София, 1981.

Юргевич В.Н. Генуэзские надписи в Крыму // ЗООИД. — 1863. — Т. V.

Якобсон А.Л. Дворец // МИА. — 1953. — Μ 34. — С. 402, рис. 16.

Якобсон А.Л. Керамика и керамическое производство средневековой Таврики. — Л., 1979.

Якобсон А.Л. Средневековый Херсонес (XII – XIV) // МИА. — 1950. — № 17. — Табл. XIV, 55а.

Aslanapa О. Turkische fliesen und keramikin Anatolien. — Istanbul, 1965.

Assini A. Una «filza» ritrovata. La riscoperta di importanti documenti genovesi su Costantinopoli e il Mar Nero (в печати). Знакомству с данной работой Альфонсо Ассини я обязан С.П. Карпову, за что выражаю ему свою признательность.

Balard Μ., Veinstein G. Continuite ou changement d'un paysage urbain? Caffa Genoise et Ottomane // Le paysage urbain au Mögen Age. — Lion, 1981. — P. 87.

Cazacu Μ., Kevonian К. La chute de Caffaen 1475 a la lumiere de nouveaux documents // CMRS. — Paris, 1976. — An. XVII. — N 4. — P. 502.

Chiesi G. Bellinzona nella storia e nell'arte // Itinerario medievale bellinzonese. — Citta di Bellinzona, 1991. — P. 13-76.

Constantinescu N. Coconi: Un sat din cimpia Romana in epoca lui mercea cel batrin // Stuiu arheologic si istoric. — Bucuresti, 1972.

Jorga N. Notes et extraits pour servir a l'histoire des croisades au XV siecle. — T. III. — Paris, 1902. — P. 235.

Maggiorotti L/A. Architetti e architetture militari // L'opera del genio Italiano all'estero. Gli architetti militari. — Vol. 1. — Medio Evo. — [Rome], 1933.

Mannoni T. La ceramica medievale a Genova e nella Liguria. — Genova, 1975.

Neumann G„ Duwel K. Alust — ein krimgotischer Ortsname? // KZ 98. — N 2. — 1985. — S. 280.

Nicolescu C, Petrescu P. Ceramica Romaneasca tradicionala. — Bucuresti, 1974. — S. 46, ris. 96.

Pegolotti F.B. La Pratica della Mercatura / Ed by A.Evans. — Cambridge (Mass.), 1936.

Prigle D. L'a ceramica dellarea Sud del Convento di San Silvestro a Genova // Archeologia medievale. — Edizioni Clusf. — 1977.

R[ice] D.T. The Byzantine Pottery // The Great Palace of the Byzantine Emperos. — II Report. — Edinbourg, 1947.

Skrzinska E. Inscriptions latines des colonies genoises en Crimee (Theodosie, Soudak, Balaklava) // ASLSP. — Genova, 1928. — Vol. 56.

Vasiliev A/A. The goths in the Crimea // Monographs of the Mediaeval Academy of America. — N 11. — Cembridge, Massachusetts, 1936.

Vigna A. Codice diplomatico delle colonie tauroliguri durante la signoria dell'Ufficio di S.Giorgio (MCCCCLIII - MCCCCLXXV). — Т. I. — Doc. CXIX.

 

 

Источник:

Алушта и Алуштинский регион с древнейших времен до наших дней. — К.: Стилос, 2002. — 245 с.

 

Информация о книге на форуме сайта.